Улицы города приятно удивили его своей шириной и чистотой. Высокие, в три и даже четыре этажа, каменные дома стояли по обеим сторонам мощенных булыжником улиц плечом к плечу, но время от времени они расступались, оставляя место то для маленькой площади, то для такого же небольшого сквера. Впрочем, встретилась ему и одна большая площадь, раскинувшаяся перед ступенями храма Единому, и большой парк, окружавший роскошный дворец – вернее, городской замок, – неожиданно открылся взору Карла слева по ходу движения, как раз в тот момент, когда он уже увидел маяк. Карл постоял с минуту, рассматривая замок, который, судя по размерам и изысканной архитектуре, принадлежал одной из Семей, и пошел дальше. Он заметил также, что если на небольших боковых улицах – что здесь, что в Загорье – шумели грязным стоком привычные глазу и носу любого горожанина сливные канавы, то на больших центральных улицах ничего подобного не было. Это могло означать только одно: в Семи Островах была построена канализация вроде той, какую описывал в своей книге о правильном градоустройстве Александр Нобель, или какая-то другая. В любом случае именно это, а не дворцы и храмы, являлось самым большим чудом.
Очередная улица, на которой ему встретились стоящие стена к стене крошечный храм Морской Девы и древнее по виду капище Живущих в Ночи, вывела Карла к маяку и рыбному порту. Маяк – высокая, в пять сужающихся ярусов, башня из серого, потемневшего от времени и влаги, известняка – возвышался над рыбным портом, оказавшимся всего лишь небольшой гаванью между двух укрепленных стенами и башнями волнорезов. У деревянных причалов покачивались рыбачьи лодки, а на дощатых столах, расставленных длинной неровной линией вдоль одетой в камень оконечности острова, в больших плоских корзинах и прямо на оструганных досках был выставлен ночной и утренний улов. У столов толпились женщины, продающие и покупающие, воздух был пропитан запахом свежей рыбы, перебиваемым запахами рыбы жареной и копченой – чуть дальше, вблизи основания второго волнолома, дымили коптильни и испускали сытные ароматы большие жаровни. И гул, порождаемый множеством громко говорящих, спорящих, торгующихся и ссорящихся людей, плыл над рыбным рынком вместе с клубами дыма, запахами и криками чаек.
Карл втянул носом витающие над рынком ароматы и невольно пожалел, что так плотно позавтракал. Но, так или иначе, жареного тунца приходилось отложить на более позднее время. Он огляделся и, как и говорили ему люди у фонтана, сразу увидел аптеку. Лавка размещалась в первом этаже углового дома на следующей выходящей к причалу улице. Над входом в лавку аптекаря слабый ветерок с моря покачивал связку каких-то трав, так что ошибиться было трудно. Пройдя вдоль рынка, Карл подошел к дому и толкнул дверь. Внутри было темновато, свет проходил через маленькое оконце, забранное слюдяными пластинками в густом свинцовом переплете, да в углу, на рабочем столе аптекаря, горели восковые свечи в бронзовых подсвечниках. Там, в относительно хорошо освещенном углу, и сидел, сгорбившись над крохотными весами, хозяин. Он действительно походил на медведя – и своими размерами, и цветом клочковатых черно-бурых волос. Аптекарь обернулся на скрип двери и секунду смотрел на вошедшего в лавку Карла. Затем он быстро встал – это оказалось неожиданным, что человек его габаритов способен так быстро двигаться, – и склонил голову в поклоне, какой обычно предназначается только старшим по возрасту или положению.
– Я к вашим услугам, господин, – сказал аптекарь низким звучным голосом. – Это большая честь, что вы изволили меня посетить. Да, очень большая честь. Я польщен, господин.
Карл с интересом рассматривал стоявшего перед ним человека, гадая о том, что на самом деле он имеет в виду, говоря все эти странные слова.
– Я весь к вашим услугам, господин. – Аптекарь склонил свою огромную голову еще ниже.
Молчать было глупо, а отвечать нечего, разве что спросить о том, за чем он, собственно, сюда и пришел.
Карл обвел взглядом полки, уставленные глиняными и каменными кувшинами и горшками, стеклянными склянками и деревянными ящичками, и вежливо сказал:
– Доброго вам дня, хозяин. Я чужеземец и не знаю ваших обычаев, но сюда меня привела нужда. Мне потребовалось гвоздичное масло, и я подумал, что найти его легче всего у вас. Я не ошибся?
– Разумеется, нет, мой добрый господин, – улыбнулся поднявший наконец голову аптекарь. – Все виды масел, любые травы и минералы, равно как и лекарственные средства… У меня есть все!
– Все мне не надо, – усмехнулся Карл. – Но пол-унции гвоздичного масла я бы у вас купил.
Старик, а аптекарь, без сомнения, был уже немолод, посмотрел на Карла так, как если бы ожидал какого-то продолжения или объяснения, но, ничего такого не дождавшись, повернулся к полкам и точным движением снял с одной из них маленький каменный кувшинчик.
– Вот, мой господин, здесь триста гранов. Это, конечно, несколько больше, чем…
– Не утруждайте себя, мастер, – остановил его Карл. – Я знаю, что такое гран. Сколько я вам должен?
– Ничего! – испуганно возразил аптекарь. – Помилуйте, добрый господин, разве я могу взять с вас деньги?
– Но ведь масло чего-то стоит? – Карл был в полном недоумении, хотя привычно сохранял спокойствие. Держал лицо.
– Вы пришли, – почти шепотом произнес аптекарь. – Вы пришли! Я не могу принять от вас деньги. Вы должны меня понять, мой добрый господин.
– Ладно, – согласился Карл, видя, что уговоры бесполезны. – Пусть будет по-вашему. Но у меня есть к вам еще одно дело…
– Все что угодно! – сразу же откликнулся старик и моментально смутился, осознав, с какой поспешностью он ответил. – Все, что в моих силах, – добавил он уже спокойнее.
– Мне нужен нотариус или судья – в общем, человек, сведущий в вопросах местного права.
– Нет ничего проще, – буквально просиял старый аптекарь. – Мой родной брат – судья корпорации корабельных мастеров.
5
Где-то далеко («На Дозорном мысу», – сказал прохожий) ударил колокол. Ему ответило вразнобой с дюжину малых и больших колоколов в разных частях города, и, наконец, тяжело басовито пробил с ратушной башни Набольший – старший из городских колоколов. Полдень.
Полуденный бой застал Карла у княжеского подворья. Уже примерно с час, как на всех городских улицах наметилось сначала едва заметное, а затем уже вполне ощутимое, осязаемое движение в сторону Пятой Сестры, к ратуше, к Гончему полю. Горожане, одетые в свои лучшие наряды, шли, кто поодиночке, кто парами или даже целыми семьями, неспешно переговариваясь, степенно раскланиваясь со знакомыми и родичами. Редкие чужестранцы – участники Фестиваля – выделялись среди горожан не столько своей одеждой или внешностью, сколько абсолютной отчужденностью, одиночеством в толпе. И сам Карл чувствовал незримые границы, отсекавшие его от всех прочих на оживленной улице, полной идущих в одном и том же направлении людей.
Удивительно, подумал он. Толпа как будто выдавливает нас.
Странно было и другое. Бродя по городу с раннего утра, Карл ничего подобного не замечал. Напротив, в отличие от многих других мест, где ему привелось бывать, в Семи Островах чужеземец не был ни невидалью, ни досадной помехой привычному образу жизни. Торговый город не мог не привыкнуть к тому, что его посещают люди из самых разных мест обитаемого мира. Горожане были в меру любезны и обходительны, и это скорее он сам выделял себя из их среды, чем наоборот. Но потом все изменилось. Чем выше поднималось солнце, тем очевиднее становилось, что есть город и его обитатели, и есть он – один, но не один из них, а один среди них. Ощущение одиночества нарастало – медленно, но неуклонно – по мере того, как солнце приближалось к зениту, а он подходил к Гончему полю. По-видимому, похожие чувства испытывали и все остальные чужаки, которых Карл видел тут и там среди идущих на Фестиваль людей. Во всяком случае, выражение их лиц было одинаково растерянным, и в глазах – пару раз ему удалось в них заглянуть – плескался страх, если не ужас перед фатальностью своего собственного выбора. Цена за право попытать счастья была велика. Зато и куш был немал. Победитель получает все, но горе побежденным. Однако, если выбор сделан, отступить было уже невозможно. Не идти туда, куда властно звала их судьба, они просто не могли. Карл попробовал раз-другой свернуть с пути, выйти из набирающей силу людской реки, несущей его к Гончему полю, и понял, что это совсем непросто. Лично он выйти из потока мог – смог бы, если бы имел такое желание, – но не был уверен, что такое под силу и остальным участникам Фестиваля. Впрочем, он-то как раз участником Фестиваля и не был, потому что быть им не желал.
