— Наедине я могу признать тебя хоть родным дедушкой, но официально ты всего лишь Сандер Керст.
— У моей бабушки был собственный титул, перешедший после ее смерти моему отцу…
— Ну, что ж, — согласился герцог с явным удовлетворением. — Это уже совсем другой разговор. Думаю, что организовать твое признание графом ан дер Глен…
— Бароном, — поправил Сандер.
— Да нет, — усмехнулся Евгений. — Твоя бабушка Надин получила от императора не баронский, а графский титул, но никто этого, разумеется, не знал. Я и сам, если честно, узнал совсем недавно. Я тебя удивил?
— Да, — признал Сандер.
— Надеюсь, это приятный сюрприз?
— Да.
— Тогда по рукам?
— Как только получу грамоту.
— Тоже верно, — улыбнулся Евгений. — Значит, завтра. Вечером. Здесь же.
— По вашему слову, принц, — Сандер склонился в поклоне. Это был глубокий поклон. Даже несколько излишне глубокий. Но Сандер не хотел, чтобы Евгений видел сейчас выражение его глаз. Ненависть — чувство, которое можно лелеять в себе годами, главное, не позволить ему сжечь тебя изнутри. Но если уцелеешь, отсроченный удар будет полон невероятной сладости.
«Ликуй, Евгений! — думал Сандер, склоняясь в поклоне. — Но знай, у всего есть своя цена, у моего предательства она тоже есть, и заплатить ее придется тебе, принц!»
6
«Черт возьми! — думала Ада, поднимаясь по скрипучей лестнице наверх. — Ад и преисподняя! Кто мог написать это письмо? Виктор? Сандер? Или это „тень Анонимуса“ разыгрывает под сурдинку некий хитроумный план?»
Как ни странно, ее куда больше заботила анонимность «мастера Ремта», чем его трансцендентная
[28]
природа. Она понимала, что тот человек, чьей тенью являлся ее спутник, был некогда отнюдь не рядовым подданным императора.
«Граф! — напомнила она себе. — Тина назвала его графом, и, похоже, не только она, но и Виктор знают, кто таков „старина Сюртук“ на самом деле. Так это был он?»
В принципе ход, не лишенный изящества: в условиях блокады взаимное недоверие трех претендентов предоставляло шанс и четвертой претендентке дожить до заседания Коронного совета. Все это так, но, если бы не эта безумная инициатива, сейчас они уже плыли бы вниз по течению. Правдами или неправдами, но Ада уговорила бы свою давнюю подругу пропустить их через кордон. Однако подметное письмо смешало карты, разрушив вполне реалистичный план.
«Так это был Ремт? Или Сандер? Кто?» Она вошла в длинный гостиничный коридор и шла теперь мимо запертых дверей. Запахи и звуки, доносившиеся из комнат, рассказывали ей о постояльцах гораздо больше, чем те хотели бы открыть сами.
«Что за хрень?» Она толкнула дверь и вошла в их с Тиной комнату.
— Что за хрень?! — воскликнула Ада, проходя в центр маленькой комнаты. — Здесь пахнет страстью!
— Завидуешь?
Полуодетая — «Или правильнее сказать, полураздетая?» — Тина сидела на кровати, вытянув ноги и подоткнув под спину подушки. В руке у нее была кружка, от которой за версту разило давешней яблочной водкой, а на чуть припухших — «И с чего бы это?!» — губах блуждала мечтательная улыбка.
— Удивляюсь, — взяв себя в руки, пожала плечами Ада, она уже рассмотрела блеск «безумия» в полуприкрытых глазах девушки и, сложив одно с другим, пришла к непротиворечивым выводам о сути дела. — Мне казалось, что Керст на это так никогда и не решится.
— Он и не решился, — усмехнулась в ответ Тина. — Решилась я…
— Похвально. — Ну, а что еще оставалось ей сказать: теперь девчонка сама распоряжалась своей судьбой, не говоря уже о «прочем».
— …и не с ним.
— А с кем, прости господи?! — вскинулась ошеломленная известием Ада.
— А давай я промолчу! — мягко, но решительно ответила Тина и неожиданно закрыла глаза. — Устала, есть хочется… но спать, кажется, хочется больше… — Голос ее затухал по мере произнесения этой странной фразы и сменился тихим посапыванием, едва девушка добралась до слова «больше».
«Спит… Ну, надо же!»
Но Тина действительно спала.
ГЛАВА 12
Наследница
1
Двадцать шестой день полузимника 1647 года
Она проснулась очень рано — за окном еще царили предрассветные сумерки, — но сразу же поняла, что спать больше не будет — выспалась уже, в том смысле, что отдохнула. На душе было ясно и спокойно, тревоги покинули сердце, и разум очистился от сомнений.
«Пусть случится, что должно! — сказала она себе, поднимаясь с постели так тихо, что не разбудила даже чутко спящую Аду. — Я готова и не дрогну!»
Лишь мгновение спустя, когда, тенью скользя по комнате, она собирала свои вещи, Тина сообразила вдруг, кого или, вернее, что процитировала она мысленно. А фраза была не лишь бы как, а знаковая, ключевая, как говорят в Реште. Ия Зо — Оборачивающаяся в Духе — сказала эти слова, представ перед Первым Кругом.
«Книга Заката, часть третья, глава восьмая, первый рассказ. Шва кекхаарах, нирганта дзе!»
Тина по-прежнему не знала, откуда приходит ее знание, но зато вспомнила сейчас первый, самый древний из известных вариант Книги Заката, тот текст, что в незапамятные времена был записан переплетающимися знаками древней речи. Получалось, что она не только свободно говорит на цветном языке, но и умеет «разбирать черты и связки». Чего Тина не знала, однако, это того, сколько вообще осталось в мире людей, читающих «вязанья» древней речи.
«Сильно! — отметила она, выскальзывая из комнаты. — И многозначительно, не правда ли?»
Оглядываясь по сторонам в ожидании случайного свидетеля, Тина быстро оделась, набросила на голову капюшон, чтобы не бросались в глаза нерасчесанные волосы, и, поправив перевязь с мечом, отправилась вниз. В кухне было тихо, но дремавший у огня поваренок проснулся от дружеского прикосновения к плечу и одарил ее краюхой вчерашнего хлеба и кружкой травяного чая. Ничего выдающегося, как говорится, но для военной поры — а коронационную гонку следовало по праву считать состоянием войны — завтрак более чем сносный. Правда, на поверку хлеб оказался не только черствым, но и каким-то безвкусным, пресным или еще что, но голод не тетка — Тина стремительно сжевала краюху, выпила «чай» и покинула гостиницу еще до того, как проснулись остальные постояльцы.
За порогом рассвет уже должен был, по идее, оживить улицы, заставив обывателей заняться каждодневными своими делами. Так и случилось, но ожидания Тины оправдались лишь отчасти. Свет утра казался серым и болезненным, клочья ночного тумана путались под ногами, и хотя дождь наконец прекратился, воздух был холодным и промозглым. Он пах дымом, железом и фекалиями, и в нем медленно, словно в мутной жидкости, с отчетливо выраженной натугой и как бы нехотя, перемещались невнятные тени людей. Мир был полон приглушенных звуков, искаженных голосов, и да — он был безобразен, этот мир, мерзок и смертельно болен.
