Она была уверена, что только что, буквально пару мгновений назад, у нее было другое имя. Но женщина сказала «Мета», и прежнее имя исчезло в тумане забвения.
— Да, — кивнула женщина. — Тебя зовут Мета, а меня Тилда. Ты сиротка, я подобрала тебя совсем маленькой где-то на дороге между Ландскруной и Луккой и взяла на воспитание. Я травница и составительница ядов, ты хочешь научиться мастерству?
— Чтобы меня приняли в Гильдию?
— Ну да, Мета! Конечно!
— Да, я хочу научиться истинному мастерству.
— Хорошо, — улыбнулась Гилда. — Но запомни. При посторонних наше мастерство нельзя называть истинным. Глупые люди думают, что мы составляем яды, чтобы убивать. О том, что яды способны лечить, они не думают, и Гильдия — увы — находится вне закона и в Империи, и почти во всех сопредельных землях.
* * *
Двери закрылись, и хода за них не было…
— Яды могут все, но они бессильны перед древней магией, — напомнил знакомый голос.
«Яды бессильны перед древней магией, — мысленно повторила Тина, возвращаясь из своего путешествия в страну забвения. — За те двери мне хода нет…»
Что ж, если тернец не способен открыть ей дорогу в то прошлое, где исчезла женщина в капюшоне, значит, запрет наложен такими сильными чарами, что перед ними бессильно даже мастерство Видящей, одной из последних женщин и мужчин, кто достоин титула «Мастер Ядов».
— Забудь обо мне, — сказала Тина, оборачиваясь к травнице. — Забудь и никогда не вспоминай!
5
Когда она вышла из домика травницы, солнце уже село, и наступила ночь. Люди исчезли с улиц, и тьма затопила город. Впрочем, после тернеца Тина видела в темноте почти как днем. В этом смысле действие красного терновника сопоставимо с действием сольцы, однако опытный составитель ядов никогда не стал бы использовать ни то, ни другое для такой безделицы, как ночное зрение. Слишком дорого, да и побочные эффекты… Можно найти методы и попроще, да и подешевле. И все-таки это было очень удобно и, пожалуй, даже приятно — видеть во тьме и иметь под рукой оружие. Сталь в умелой руке рождает власть над судьбой, говорили на севере, и Тина готова была согласиться в этом с северянами. Но и обитатели ночных улиц чуют, как никто другой, у кого из прохожих меч — украшение, а у кого — нет. Разумеется, люди ошибаются. Такое случается сплошь да рядом, но в эту ночь татям города Лукка невероятно повезло — никто из них не совершил роковой ошибки. И Тина, шедшая быстрым шагом по совершенно пустым улицам, без приключений добралась до гостиницы за какие-то четверть часа.
— Доброй ночи, дамы и господа! — Разумеется, ее возвращения ожидали, и, по-видимому, не без тревоги. Все четверо сидели в пустой и темной гостиной, словно заговорщики в ночь перед мятежом. Горела одинокая свеча, курился ароматный дымок над трубкой Виктора, пахло яблочной водкой и тревогой.
— Где тебя черти носили?! — вскинулась Ада, когда сразу вслед за ясно слышимым в тишине ночи скрипом двери Тина переступила порог комнаты.
— Извините, Адель, — встал из-за стола ди Крей, — но ваши чувства могут и обождать. Как видите, Тина жива и невредима, и мне требуется срочно переговорить с ней с глазу на глаз.
— Любоф! — драматически вздохнул Ремт и закатил глаза. — Оставьте их, Ада, и, знаете что, берите-ка свои вещи и перебирайтесь ко мне, я имею в виду кровать Виктора, — осклабился рыжий пройдоха. — Лады?
— Я… — Ада откровенно опешила от такой наглости, и, кажется, это случилось впервые на памяти Тины. — Я…
— Вы позже скажете мне все, что пожелаете и сочтете уместным, — поклонился ей ди Крей. — А сейчас позвольте нам уединиться!
— Да хоть здесь любитесь! — Ада махнула рукой и обернулась к Ремту. — Показывайте дорогу, мастер Сюртук, я следую за вами!
— Ну что ж… — Керст тоже встал и, вежливо кивнув на прощание, направился к лестнице наверх.
— Я вижу, вы соскучились, сударь! — Тине вдруг стало не до смеха, но она умела держать лицо.
— Не скрою, это — правда. — Лицо ди Крея оставалось непроницаемым: ни улыбки, ни намека на слабость, одна лишь холодная сосредоточенность.
«Однако!»
— Что-то случилось? — спросила Тина вслух.
— Да. — Виктор чуть обернулся к столу и сделал приглашающий жест. — И нам следует срочно переговорить. Прошу вас, сударыня!
— Вы очень любезны, сударь! — Она прошла к столу и, заняв место Ады, потянулась за кувшином. — Присоединитесь?
— Присоединюсь. — Виктор сел напротив нее и без возражений позволил наполнить свой стаканчик. — Вы готовы слушать?
— Я вся внимание.
— Что ж, тогда позвольте начать с краткого объяснения не совсем приятных обстоятельств, вернее сказать, определенно неприятных, во всяком случае, для меня.
— Извольте! — Тина поднесла стаканчик к губам и выпила его медленными короткими глотками. Это было мучительно неприятно, но она знала — ни один мускул не дрогнул на ее лице. Что бы ни открылось ей теперь, она не станет показывать ди Крею своих истинных чувств. Особенно теперь. Сейчас. Здесь.
— Я был неискренен с вами вчера вечером и, возможно, не открылся бы и теперь, но обстоятельства переменились, и я не могу и далее продолжать скрывать от вас, кто я такой на самом деле.
— Звучит драматично. — Тина улыбнулась и налила себе еще. — В нашей компании и вообще, кого ни возьми, а он не он, и звать его не так.
— Так оно и есть, — кивнул ди Крей. — Я имею в виду, что суть предыстории сводится к банальной мелодраме.
— Даже так? — прищурилась Тина, не ожидавшая от ди Крея такой велеречивости.
— Именно, — кивнул Виктор. — Видите ли, сударыня, несколько лет назад я был влюблен в одну женщину. Впал в любовь, как говорят южане.
— Не думаю, что у меня есть право вас осуждать. — Ее даже в жар бросило от его признания.
«Он что, в любви вздумал объясняться?!»
— Не торопитесь! — поднял руку Виктор. — Все намного хуже, чем вы думаете!
— Вы любите ее и сейчас…
— Нет, — покачал он головой. — Не люблю и, честно говоря, не понимаю теперь, хоть убейте, как мог любить ее прежде.
— Так в чем же дело? — Она выпила и второй стаканчик.
Воздух задрожал и наполнился золотым сиянием, прогнавшим тьму. Пахнуло жаром.
— Она играла мной, и я поддался ее игре, хотя должен был понять, что жестоко ошибаюсь.
— Мы все ошибаемся порой…
— В конце концов отчаяние взяло верх. — Ди Крей вздохнул, впервые позволив себе обнаружить обуревающие его чувства, и покачал головой. — Мне очень стыдно, Тина, но мое безумие было настолько велико, что я совершил самоубийство.
