Вот так – все было просто и обыденно в том новом мире, где
теперь обитала Варя Савельева. Просто – и в то же время сложно, страшно. Ведь
этот мир граничил со смертью столь тесно, что раньше ей такое даже представить
было невозможно. Она начала ощущать эту слитность и неразрывность жизни и
смерти еще в госпитале, ну а потом, когда после окончания курсов уехала
волонтеркой в действующую армию, ей вообще стало казаться, будто она – некий
пограничник, постоянно находящийся в дозоре. Она неусыпно, бдительно, неустанно
охраняла жизнь от смерти. Иногда это у нее даже получалось.
* * *
На Барабашевской, на мосту через Чердымовку, водовозная
бочка провалилась колесом между двумя разошедшимися досками. Возчик ходил
вокруг, хлопая себя по бокам и громко причмокивая губами. Старая чалая кобыла
этого звука пугалась и нервно дергалась, отчего колесо приподнималось было, а
потом оседало в щель еще глубже.
Ох уж эти мосты через помойные речушки Плюснинку и
Чердымовку, перерезавшие город Х. между тремя «горами» – главными улицами!
Сколько раз на них проваливались телеги и всевозможные повозки! Иной раз проще
и скорей было перебраться по камушкам, пешком, чем брать извозчика. Марина так
и делала. Да и денег у нее не было лишних. Впрочем, даже ходьба влетала в
изрядную копеечку. Башмаки так и горели на ее быстрых ногах, а предметы
сапожного ремесла в военные годы вздорожали непомерно. Некоторые женщины, те,
что победней, уже обзавелись «стукалками», которые мастерски умели шить
китайские сапожники. Вернее, не шить, а перешивать из верховок старой обуви,
которые хитрым образом прикреплялись к деревянным подошвам. Однако Марина до
такого не дошла: Сяо-лю придумала, где можно раздобыть материал на подшивку
туфель. Теперь у Марины всегда были прочные подметки, а когда ее пациентки
начинали при ней жаловаться на «сущую беду», которая настала теперь с обувью,
она просто отмалчивалась.
Это никого не удивляло. Окружающие привыкли, что ссыльная
фельдшерица – великая молчунья, и ничего иного от нее не ждали. Главное – дело
свое пусть хорошо исполняет!
Марина старалась изо всех сил, хотя в ее распоряжении было
совсем немного средств. Банки ставить она умела отменно, а также пиявки и
клистир. Ну, еще горчичные обертывания делала… А главное, она каким-то образом
внушала удивительное спокойствие и больным, и их родственникам: внушала этим
своим сосредоточенным молчанием, румяным щекастым лицом, крупным телом, тяжелой
поступью своей, оживленным блеском карих выпуклых глаз (из-за которых она
когда-то заслужила прозвище «Толстый мопс» или просто «Мопся»), коротко
остриженными каштановыми волосами, которые раньше были гладкими и прямыми, а от
амурской воды вдруг, ни с того ни с сего, сделались пышными и кудрявыми.
Внушала и черной одеждой своей – она теперь носила только черное и объясняла,
что это траур по отцу, а также и по мужу, с которым так и не успела
обвенчаться. Ну да, ведь она не успела обвенчаться с Андреем Туманским прежде
всего потому, что тот этого не предлагал, а потом он как бы умер для нее, а Игнатий
Тихонович Аверьянов, конечно, уже давным-давно был пожран злодейским раком, так
что Марина не столь уж сильно и врала доверчивым своим слушателям. Тому же
впечатлению способствовали большой старый медицинский саквояж с красным
облупившимся крестом на боку – американский кожаный саквояж, подаренный сестрой
Ковалевской, а той доставшийся от какого-то врача, убитого на тех самых «сопках
Маньчжурии», о которых поется в песне. А особенно почему-то (Марина это знала и
немало смеялась под незамысловатой житейской магией, которая так властна над
обывательскими сердцами) успокаивала она своих пациентов большим старым черным
зонтиком, который Сяо-лю нашла на какой-то помойке и с восторгом притащила
хозяйке. Зонтик совершенно невероятно нравился ее пациентам, особенно
маленьким. Их мамаши часто просили Марину Игнатьевну раскрыть зонтик над
постелью больного ребенка (да и над взрослыми больными случалось его
открывать!), уверяя, что после этого определенно наступает улучшение. Марина,
конечно, не отказывала делать это, хотя в душе гомерически хохотала над глупыми
суевериями. Главным для нее было, что сама она всегда защищена от проливных
амурских дождей, не столь частых и нудных, как в Энске, зато внезапных, буйных,
порой принимавших характер если не тропического, то субтропического ливня. И на
этот зонтик было очень удобно опираться, когда улицы превращались в скользкие
глинистые склоны (вот как сегодня, после обильного ночного дождя), а в темноте,
переходя ненадежные мосты, он помогал нащупывать дорогу. Худо-бедно освещена в
Х. была только главная улица, ну а на прочих тусклые керосиновые фонари торчали
лишь на перекрестках, середины же кварталов тонули во мраке.
Марина уже почти поднялась по Барабашевской, когда с
Муравьево-Амурской донеслись звуки духового оркестра, игравшего похоронный
марш. Она прибавила шагу и вышла на главную улицу как раз вовремя, чтобы
увидать хвост похоронной процессии, шествующей от Соборной площади, что
находилась на высоком амурском берегу, к кладбищу.
В Х. питали слабость к торжественным похоронам. Погребальная
контора «Конкордия» процветала! Служба «мортусом», участником погребальной
команды (название сие проистекало от французского слова «mort», что означало –
смерть), считалась делом весьма почетным и хлебным. Единственной трудностью для
высоких, представительных «мортусов», облаченных в рабочее время в черные
длиннополые одеяния вроде ряс и фетровые черные шляпы, стянутые парчовой
тесьмой, было хранить на лице торжественно-печальное выражение. Впрочем,
выражение сие требовалось лишь в то время, когда «мортусы» следовали по бокам
траурной колесницы, запряженной вороными (большей частью – подкрашенными)
лошадьми с черными султанами на головах. При возвращении с кладбища, усевшись
на том месте, где совсем недавно стоял черно-серебристый, обитый глазетом гроб,
после изрядного количества водочки, выпитой на помин души раба Божьего имярек,
«мортусы» имели самый развеселый вид, шляпы свои держали под мышкой и галдели
почем зря.
Марина задумчиво глядела вслед процессии. Интересно бы
знать, не для этого ли покойника была вырыта та могила, в которую она нынче
ночью свалила «хунхуза», убитого неизвестным «капитана»?
