«Не говори ничего, – мысленно взмолился Шурка. – Мне легче
смириться с тем, что она была немецкой шпионкой, чем писала любовные письма
какому-то Ласкину… О Боже, какая пошлость, какая кисло-сладкая, приторная
фамилия!»
– Преимущественно они состояли из переписанных цитат из
сонетов Шекспира, изданных двенадцать лет назад и переведенных господами
Ильиным, Лихачевым, Щепкиной-Куперник, Гриневской, Федоровым и другими. Сто
пятьдесят четыре сонета послужили отличной шифровальной книгой для господ
шпионов. Не стану обременять вас дешифровкой, скажу только, что она не
составила для нас труда. И знаете, почему? Потому что два года назад, еще в
августе четырнадцатого, нашими крейсерами «Богатырь» и «Паллада» был захвачен
немецкий крейсер «Магдебург». Вернее сказать, взята в плен его команда во главе
с капитаном Хабенихтом – сам крейсер был по его приказу подорван и затонул.
Однако наши водолазы обследовали его и обнаружили выброшенную перед взрывом за
борт книгу трехфлажного свода сигналов германского флота, а также – коды и
шифровальные таблицы для радиотелеграмм. Хабенихт держал все это в собственной
каюте и даже не счел нужным уничтожить, полагаясь на взрыв. Напрасно… Наше
командование до самого последнего времени держало в тайне эту важную находку, а
между тем она помогла расшифровать очень многие коды, и не имеющие отношения к
морским службам. Помогло и в нашем случае. В принципе стихотворные коды
известны давно, – пожал Охтин плечами, – и представляются мне совершенно не
оправдывающими себя – по степени громоздкости и подозрительности. Согласитесь,
любому стороннему наблюдателю покажется странным случайное нагромождение
стихотворных строк! Изумило оно и меня, а потом и вызвало подозрения, которые в
конце концов подтвердились. Увы, всему нашему начальству – кроме Георгия
Владимировича Смольникова, конечно, – предположение о существовании гнезда
немецких шпионов в Энске слишком долго казалось бредовой идеей. Даже наше
охранное отделение оказалось сборищем преступных тугодумов… – Он махнул рукой.
– А впрочем, считайте, что последних слов я не говорил, а вы их не слышали.
– Погодите! Получается, что задержанная вами сейчас
хорошенькая барышня была резидентом германской разведки? – спросил Константин
Анатольевич, даже не подозревая, что каждым своим словом вонзает в душу
любимого сына обоюдоострые лезвия.
– Резидентом? Да ну! – отмахнулся Охтин. – Мелкая пташка,
переписчица, наушница… По надобности исполняла поручения особого свойства,
когда нужно было срочно раздобыть информацию у людей, падких до женских прелестей.
Резидентом был Кикс, швейцар из «Энского листка».
– Фукс, вы имеете в виду? – ахнул Шурка, старательно
пропустив мимо ушей фразу насчет женских прелестей. – Нет, это не мог быть
Фукс! Он же… он воплощение тупости, он же идиот! Дурковатый какой-то!
– Да, роль ему вполне удалась, верно, – усмехнулся Охтин. –
К дуракам относятся снисходительно, от них не ждут опасности… Не ждали и от
Кикса… Но настоящая фамилия его именно Кикс, вообразите себе. В чувстве юмора
ему не откажешь: ведь тоже бильярдный термин! Правда, пророчащий неудачу.
[14]
Ну что ж, у Кикса в конце концов и случился кикс. А у Фукса – фукс. Вообще же,
если продолжить изъясняться на языке бильярдистов, команду эту нынче постигнул
самый настоящий клапштос.[15] Ведь целью их, намеченной два дня назад, было
уничтожение одного чрезмерно шустрого репортера.
Русановы переглянулись.
– Вы кого имеете в виду? – напряженным голосом спросил
Константин Анатольевич.
Охтин не ответил, только вздохнул.
– Откуда вы знаете? – изо всех сил улыбаясь, проговорил
Шурка.
– Помните, я упрекнул вас, что не читаете «Листка»? А между
тем именно два дня назад там появилось объявление, подписанное небезызвестной
m-lle Pora, объявляющей, что француженка-беженка ищет работу и живет по
такому-то адресу (несуществующему, кстати) в квартире номер два. То, что
объявление касаемо было вас, не вызывало сомнений.
– Почему? – изумился Шурка.
– Да потому, что вы до этого уже дважды, а может быть, и
трижды избегли уготованной вам смерти. Ваши приключения ночью по пути на
Спасскую, потом в Андреевском доме… Не стану уверять, что пассаж в Сормове был
спланирован заранее, однако очень может быть, что Мурзик там присутствовал и с
помощью провокатора Силантьева (фамилия того «пролетария» установлена)
натравливал на вас толпу. Впрочем, сие точно неизвестно, тут имеют место только
наши предположения. Но не удивлюсь, если они оправдаются.
– Вы что говорите? – сдавленным голосом спросил
Русанов-старший.
Охтин словно очнулся от того ража, который владел им весь
вечер. У него сделалось пристыженное выражение лица, и голос начал звучать так
же сдавленно, как у Константина Анатольевича.
– Ради Бога, – пробормотал он, – извините великодушно,
господин Русанов. Я не подумал… Простите меня, дурня. Работа, знаете, такая,
что железом о железо все время, ну и забылся. Вам сын ничего не рассказывал?
Понятно, ничего. А я ляпнул. Ну, я не знаю, может быть, вы, Александр, сами
батюшку в подробности посвятите?
– Подробности? – каким-то ужасным тоном повторил Русанов. –
А какие… а что… а чего подробности? Как его били и лишь чудом не убили до
смерти?
Охтин пожал плечами и сказал с таким выражением, словно речь
шла о партии в винт или, к примеру, об игре на бильярде… да-да, именно на бильярде,
учитывая особую актуальность бильярдной терминологии для текущего момента:
– Ну, знаете ли, особенно не нужно преувеличивать. Сын ваш
вполне жив, и я буду очень удивлен, если вы обнаружите на его теле хоть одну
рваную, резаную или колотую рану. Некоторые ситуации неприятные были, о них
можно обмолвиться, но преувеличивать их значение не стоит. Просто крутился он
рядом с очень опасной барышней, которая отчего-то, я сам не пойму отчего,
возомнила его страшней и опасней и господина Смольникова, и меня, недостойного,
и всего сыскного отдела, вместе взятого.
