Услышав от редактора о его звонке, Шурка, против ожидания,
ничуть не обрадовался и не возгордился, а подумал, что теперь его отношения с
Охтиным, пожалуй, станут еще прохладней. Кому из опытных агентов сыскного будет
приятно, коли их обскачет на вороных какой-то репортеришка! Да и не обскакивать
Охтина хотел Шурка, а наоборот – работать с ним вместе… Вот уже полгода
Русанов-младший вовсю работал в «Энском листке», печатался чуть не в каждом
номере, однако работой своей был не слишком-то доволен. Острая заметка
«Кровавые забавы» была исключением из унылого правила – Шурка большей частью
исправно писал о плохой работе городского трамвая, о дурном качестве энской
телефонии, о спекулянтах, которые припрятали сахар и не продают его, о
безобразном качестве очистки энских улиц, о тягостной нехватке мяса. А мечтал
он вести колонку «Уголовной хроники». Агент Охтин, на знакомство с которым
Шурка возлагал такие надежды, чудится, совсем забыл, как они вместе – да-да,
вместе! – пытались разгадать причину убийства репортера Кандыбина и, главное,
загадки объявлений беженцев. Охтин забрал с собой странные листки с
переписанными объявлениями – и словно в воду канул. Все попытки Шурки
подобраться к сыскному отделу, свести дружбу или хотя бы шапочное знакомство с
его агентами и получать регулярный матерьяльчик для «Уголовной хроники»
оказывались напрасными, ибо Охтин ни на дружбу, ни даже на контакты служебные
нипочем не шел. А теперь, после «Кровавых забав», небось еще больше разобидится…
– Да что ж такое, господа! – возопил в эту минуту стоявший
рядом с Шуркой немолодой чиновник в вицмундире. – Сколько же стоять можно, а?
Ну должен же быть какой-то предел!
– Не по нраву – пешком ступайте, – фыркнула вошедшая в вагон
особа в синем суконном берете и с брезентовой сумкой через плечо. Это была
представительница нового класса общества, родившегося уже после начала войны,
когда мужчин-кондукторов призвали в действующую армию. Называлась сия особа
«кондукторшей», и, похоже, она знала себе цену. Куда до нее какому-то там
репортеру Русанову! – До Сенной идти-то полчаса, большое дело, подумаешь!
– В прежнее время, не теряя ни минуты, я давно бы соскочил с
вашей, с позволения сказать, конки и отправился пешком. Но теперь… – вздохнул
чиновник. – Я не банкир, не пароходчик, не кондуктор железной дороги. Увы, я
даже не грузчик или мелочный торговец. Я всего только обыкновенный служащий и
не могу еженедельно бросать тридцать рублей на ботинки на картонной подошве!
Шурка Русанов неловко повозил ногами. Сестра, поглядев вчера
на его изношенные в беготне по городу башмаки, сама сходила в обувную лавку и
принесла новые ботинки на неснашиваемой подметке, называемой «американский
резиновый ход». Стоили они около ста рублей, и Шурка теперь чувствовал себя
неловко. Такие ботинки осенью шестнадцатого года могли себе позволить разве что
миллионеры. Ну да они с сестрой и были миллионеры…
В ту минуту где-то вдали на Большой Печерской раздалось
треньканье звонка встречной конки, что было знаком для отправления ждущей
конки. Слава Богу, вагоновожатый дал сигнал! Значит, вагон вот-вот тронется.
С лиц пассажиров исчезло желчное выражение. Чудилось, все
враз переменили свое отношение к жизни и чуть ли не с радостью отдавали
кондукторше пятачки, получая взамен билеты.
В последнюю минуту перед отправлением в вагон вскочила
девушка в простенькой косынке, бледная, в какой-то обтерханной кофте и юбке с
махрами по подолу. Но убогость ее туалета замечалась уже потом, а первый
взгляд, упавший на ее нежное, тонкое лицо, мог лишь радовать любое существо
мужского пола. К примеру, Шурка смотрел на нее с удовольствием.
Офицеры, развалившиеся на сиденьях, тоже ели ее глазами.
Один причмокнул губами. Второй присвистнул. Двое других обменялись
одобрительными взглядами, и кто-то из них пропел чуть слышно:
Пупсик, мой милый пупсик,
Хочу за ручку гулять с тобой…
Девушка, которая оглядывалась в поисках свободного места,
опустила глаза.
– Прошу вас, садитесь, сударыня, – спокойно сказал старый
генерал, поднимаясь и уступая ей место. – Я охотно взойду на империал.
Он подождал, пока смущенная барышня сядет, и быстро,
по-молодому, поднялся наверх.
– Вот так! – довольно сказал чиновник. – Вот это офицер,
сразу видно!
Четверо поручиков, словно по команде, вскочили и опрометью
кинулись туда же, на империал. Физиономии их были переконфужены. Хороший урок
получили!
– Садитесь, молодой человек, – сказал чиновник Шурке,
занимая освободившееся место. – В ногах правды нет.
– Обилечивайтесь, господа хорошие, – выкрикнула кондукторша.
«Надо записать словечко, – подумал Шурка, доставая кошелек.
– А впрочем, такая прелесть и сама запомнится!»
Девушка в платочке подала кондукторше пятикопеечный «бон».
Кондукторша поднесла его к носу и, внимательно рассмотрев,
вернула со словами:
– Я не возьму такого пятачка.
– То есть? – удивилась девушка.
– Тоись не приказано брать затасканных денег. Не примут его
у меня кассиры!
– А мне какое дело? – пожала девушка плечами.
– А такое, – возвысила голос кондукторша, – что я на вас
своих пятачков тратить не намерена. Либо другой давайте, либо вылезайте из
вагона.
По лицу этой особы было видно, что ее решение непреклонно.
Легче убедить каменную стену, чем заставить кондукторшу принять от хорошенькой
(«Ага!» – понимающе подумал Шурка) девушки и правда довольно затертый «бон».
Видимо, та решила смириться. Она снова сунула руку в
карманчик юбки, вынула совершенно новый четвертной и с насмешливой улыбкой
протянула его кондукторше:
– Ну а эти-то деньги не затасканные?
Кондукторша, глянув уничтожающе, молча повернулась и ткнула
перстом куда-то в сторону. Оказалось, там находится вывеска, гласившая: «Просим
не затруднять служащих разменом крупных денег!»
Теперь уже улыбалась не девушка, а кондукторша…
Но тут же улыбка исчезла с ее лица. Девушка вскочила и,
угрожающе нагнув голову, двинулась вперед.
Кондукторша отскочила:
– Васька! Стой! Здеся безбилетница разоряется!
Васька, видимо, не слышал ничего в своей кабине. Вагон
двигался вперед, девушка шла на кондукторшу с нехорошим блеском в глазах.
