– Ах ты сука… – сказала она негромко. – Издеваешься? Рожи
корчишь? Сейчас я из тебя все потроха выпущу! – И снова сунула руку в карман
юбки…
Шурка сам не знал, что в то мгновение произошло с ним, какой
вещий страх впился в душу, как клещ. Он вскочил и с силой схватил девушку за
руку, рванул ее к сиденью, толкнул на него:
– Сядьте! Вы что?! А вы – возьмите!
И сунул кондукторше два новехоньких медных пятака, только
вчера полученных в составе редакционного гонорара.
– Дайте два билета! И отстаньте от человека!
Кондукторша, испуганно дрожа маленькими светлыми ресничками,
неуклюже отматывала с катушки билеты.
Девушка сидела, глядя прямо перед собой, сцепив на коленях
руки. Однако они так и прыгали, и Шурка, чудилось, слышал, как зубы ее выбивали
нервическую дрожь.
«Ох, бедная, натерпелась она, видать! – с неожиданным
сочувствием подумал Шурка. – Где же она так натерпелась?»
Вагон задрожал и замер – остановка «Печерская площадь».
Девушка сошла и двинулась в глубину печерских закоулков и двориков.
Шурка резко отвернулся. Сколько бы раз он ни проходил или ни
проезжал мимо этих обветшалых, неряшливых строений, всегда старался не смотреть
в их сторону. Потому что среди них был один дом, при воспоминании о котором у
Шурки екало сердце и тошно становилось в желудке. Два года… да нет, два с
половиной года назад в тот роковой дом привела его приснопамятная кузина Мопся,
Марина Аверьянова. Это был единственный случай, когда Шурка умудрился побывать
на конспиративном собрании эсеров, а может, каких-нибудь большевиков, бес их
знает, он так и не понял ни целей, ни задач их, поскольку никаких речей там не
произносилось, а на повестке дня стоял один вопрос: убийство главы энского
сыска Смольникова. Шурка тогда не чаял ноги унести и долго себя от страха не
помнил. Не скоро он очухался, обрел мало-мальскую уверенность в себе, но забыть
ничего не забыл. Даже и сейчас он смотрел в другую сторону, а словно бы видел
неказистый домишко с полуоторванными ставнями и покосившейся дверью, около
которой была, помнится, косо прибита номерная табличка, только Шурка, конечно,
не помнил, какой там номер. А правда, какой?
Он обернулся – и увидел, что девушка, которой он купил
билет, подходит к тому самому дому!
Шурка вскочил и кинулся к выходу. Однако опоздал – прозвенел
звонок, вагон тронулся. Хоть на ходу прыгай!
– Ноги берегите! – заорала кондукторша погромче иерихонской
трубы. – Куда сорвался? Ноги-то… чай, лишних нету!
Шурка ухватился за поручень.
«Да ерунда это, – убеждал он себя. – Показалось. Небось тот
дом давно продали или сдали. И вообще, я, скорее всего, просто перепутал».
Однако он вышел на следующей остановке, повернул пешком
обратно и, вместо того чтобы идти в дом 31, где находилось отделение Красного
Креста, куда репортер Русанов, собственно, и направлялся, дабы осветить его
богоугодную деятельность в «Энском листке», вернулся на Печерскую площадь. «Да
успею я в этот Красный Крест! – подумал раздраженно. – А не успею, так завтра
приду».
Вот он, тот дом, точно. Дверь с торчащей ватой и дранкой,
полуоторванная ставня и покосившееся крыльцо, погнутая адресная табличка,
которая все качается на одном гвозде и на которой виднеются облупленные буквы:
«Спасский переулок, дом 2».
Спасский переулок, дом 2? Этот адрес… Откуда он его знает?
И Шурка словно увидел себя склонившимся над столом Ивана
Никодимовича Тараканова и вчитывающимся в мелкий женский почерк: «
УЧИТЕЛЬНИЦА-БЕЖЕНКА дает уроки по предметам среднеучебных заведений. С
предложениями обращаться письменно: Спасский пер., д. 2 ».
Одно из тех объявлений, которые они с Охтиным и Таракановым
читали, пытаясь разгадать обстоятельства смерти репортера Кандыбина! Этот дом,
этот приснопамятный дом! В нем Шурка увидел когда-то человека, которому дал
прозвище Альмавива, – провизора Малинина, дядюшку Кандыбина.
Вот так совпадение!
Странно, конечно, что именно сюда вошла девица, в которой
было что-то… Что-то опасное в ней было, отпетое! Кто знает, может быть, в этом
доме продолжают устраивать свои собрания боевики?
Ох, как бы выяснить, что творится сейчас там, внутри…
А, между прочим, выяснить возможно: нужно сделать физию
топором, как говорили в бывшей Шуркиной гимназии (или «рыло лопатой», как
предпочитали выражаться грубые парни из реального училища), и постучать в
дверь. А потом принять вид, будто ошибся адресом…
Нет, нельзя. Если девушка и впрямь там, она Шурку узнает,
точно: все же он спас ее от трамвайного скандала, она не могла его не
запомнить. Ладно, если сочтет его просто дешевкой, трамвайным приставалой… А ну
как там и впрямь вершатся какие-нибудь нехорошие дела? Нужно проверить, но как?
Шурка чуть ли не за голову схватился, не в силах разрешить
задачку, как вдруг услышал знакомый певучий голосок за спиной:
– Здравствуйте, Александр Константинович!
Он порывисто обернулся и обнаружил перед собой розовое,
сладко благоухающее облако, спустившееся на нашу грешную землю и звавшееся в
миру Станиславой Станиславовной. И, как всегда при встрече с маленькой
корректоршей, Шурка ощутил щенячий восторг и желание завилять хвостиком – и при
этом желательно ощутить нежную ручку на своем загривке.
– Станислава Станиславовна! – споткнувшись, по обыкновению,
на этом громокипящем имени как минимум дважды, пробормотал Шурка. – Что вы тут
делаете?
– Как что? Живу. Я во-он там, на Ново-Солдатской, комнату
снимаю.
– Ого, как далеко! – ахнул Шурка.
– Да что вы! – махнула ручкой Станислава Станиславовна. –
Конка ходит часто, без задержек, я очень быстро добираюсь.
