– Касательно Вильгельма полагаю, – изрек он, – что это одна
стратегичность, потому что не приходилось читать, чтобы который-нибудь
Вильгельм в плен попался…
– А рази не один он?! – в ужасе вопросили бабы.
– Супротив нас пять Вильгельмов воюют, – пояснил приказчик.
– Главный Вильгельм, немецкий, потом Вильгельм баварский, Вильгельм дунайский,
Вильгельм албанский, Вильгельм дурацкий…
– Ой, бабыньки, страсти-то… – возопила востроносая.
– Ну и чепуха, – встрял Шурка. – Вильгельм албанский и
правда есть, а дурацкого нет. Дураццо есть, город в Албании…
Образованность свою он показывал зря, никто его уже не
слушал.
– Ведут!
Зрители шарахнулись к площади, толкая и давя друг друга, но
тревога оказалась ложной.
Вечерело. Нетерпение любопытных нарастало. Вдруг прошел
слух, что пленных провели Покровкой. Разочарованная толпа быстро растаяла.
Шурка пошел домой, но близ часовни Варвары-великомученицы
его остановил какой-то невысокий лысоватый человек в куцей фуражке, поношенной
шинельке без погон и знаков различия, давно, такое впечатление, перешедшей из
разряда одежды военной в разряд штатской, повседневной и даже где-то затрапезной.
Вообще же встречный напоминал отнюдь не военного, а чиновника, который, может,
и знавал лучшие времена, а теперь их прочно позабыл.
– Погодите, молодой человек! – вскричал чиновник. –
Погодите, Христа ради! Ух, запыхался, сил нет! Вы, случайно, не с Острожной
площади возвращаетесь?
– С нее, – кивнул Шурка, слегка замедляя шаг. – Ох, и
народищу было! Но уже все разошлись.
– Эх, опоздал я! – всплеснул руками чиновник. – А правду
говорят, будто народ там собирался и ждал, что в наш Острог императора
Вильгельма посадят?
– Правда, думали, будто его в плен захватили. Вот смехота!
Давно я так не хохотал! – оживленно сообщил Шурка.
– Расскажите-ка, – попросил чиновник.
Шурке жалко было, что ли? Конечно, нет. Начал рассказывать.
В том числе, смеясь, про «Вильгельма дурацкого». Чиновник сначала просто так
слушал, потом достал блокнот, карандаш и принялся делать какие-то почеркушки.
«Зачем бы ему писать? – не прерывая рассказа, размышлял
Шурка. – Может, он из какого-нибудь городского управления? По делам пленных
или, наоборот, беженцев?»
Карандаш между тем поломался, чиновник с досадой его
отбросил. Пошарил по карманам, ничего больше не нашел – и с надеждой воззрился
на Шуркин побитый и потертый ранец, висящий не за спиной (этак одни
приготовишки ходят!), а небрежно и элегантно – на одном плече:
– Слушайте, молодой человек, вы же гимназист?
– Ну да, – кивнул Шурка.
– Так у вас же небось карандаш есть!
– Ну, есть.
– А сами про все написать сможете?
– Как это? – не понял Шурка.
– Ну как пишут? – пожал плечами чиновник. – Читали небось в
газетах раздел «Происшествия»? Вот так и напишите.
– Для газеты?! – не веря своим ушам, пробормотал Шурка.
– Ну да!
– А вы что же, газетчик?
– Ну, знаете! – хмыкнул чиновник. – Газетчик – это который
по Покровке носится да орет, словно очумелый: «Новое наступление противника на
Западном фронте!»
Он так похоже кричал писклявым мальчишеским голосом, что
Шурка невольно захохотал.
– Это – газетчик, – повторил новый знакомец. – А я –
газетный репортер. Пишу то, что вы все потом читаете.
– А для какой газеты вы пишете?
– Для «Энского листка», разумеется. А вы что думали, для
«Ведомостей» или «Волгаря»? – В голосе репортера прозвучало такое
пренебрежение, что Шурке стало ужасно стыдно, что он мог хотя бы предположить
подобное.
– Нет, нет, я так и понял, что для «Листка», мой отец его
всегда читает, – быстро принялся оправдываться он. – А как ваша фамилия?
– Моей фамилии ты не увидишь, у нас у всех псевдонимы. Мой,
к примеру, псевдоним – Перо.
– Перо?!
Шурка чуть не сел, где стоял, прямо в пыль дорожную.
– Здорово! Вот знал бы отец, что я со знаменитым Пером буду
разговаривать…
– А кто твой отец?
– Присяжный поверенный Русанов.
– Ну ты только представь: вот открывает отец твой газету, а
там – ваша фамилия… Зовут тебя как?
– Шурка… в смысле, Александр.
– Ну вот, открывает он газету, а там заметка и подпись –
Александр Русанов. Прославишься! – уговаривал Перо. – И всего-то нужно для
этого – сесть и написать про то, как в Энске пленного Вильгельма дурацкого
ждали.
– А где писать-то? Прямо на улице, что ли? – спросил Шурка,
уже сдаваясь.
– А пуркуа па? – спросил в свою очередь и Перо. – Вон,
видишь, какой хороший пенечек, рядом с часовней? Садись, а я подожду. Но ты все
же побыстрей пиши, а то февраль ведь, небось не июнь. Холодновато!
Ну, Шурка сел на пенек рядом с часовней
Варвары-великомученицы, вынул карандаш, положил на свой твердый ранец листок,
вырванный из репортерского блокнота Пера, и в две минуты описал все, что видел
и слышал. Перо не успел еще папироску выкурить! Шурка заметил – он курил
«любимицу публики, боевую папиросу «Кумир», о которой в «Энском листке» из
номера в номер печаталась целая эпопея. «Ну сущая «Одиссея»!» – посмеивался
отец, читая о новых и новых приключениях храбреца Маркела, большого любителя
папирос «Кумир». Этот Маркел сначала работал на заводе, жил себе да жил, а
потом его призвали в армию. На сие событие «Энский листок» совсем недавно
откликнулся третьей главой «одиссеи» под названием «Маркел и «Кумир»:
Наш Маркел втянулся в дело:
Бил он немцев лихо, смело,
Быстро навык приобрел,
Как мышей, врагов колол!
Но однажды на разведке
Он застрял во вражьей сетке,
А когда стал вылезать,
Враг давай в него стрелять!
Но Маркел наш сметлив был:
Взял «Кумир» и закурил!
Как отведал немец дыма,
