«Ишь как расчищают – бабьими скандалами!» – подумал Шурка. А
еще подумал, что женщина и впрямь мощная движущая сила народная. Когда в толпу
начинали ввинчиваться бабьи истошные взвизги, когда простоволосые сормовские
лисистраты трясли тощими, иссохшими грудями, буравили толпу выкаченными в
натуге глазами и пялили в крике щербатые, гнилозубые рты, тут же мутились мозги
даже у самых разумных на вид мужиков, и глаза у них становились одинаково
бессмысленными.
Когда репортер Русанов (он же Перо) писал свою знаменитую
статью из психиатрического отделения на Тихоновской улице, кто-то из врачей
обронил слова: «Массовый психоз». Речь тогда шла, конечно, о массовом психозе
среди солдат на поле боя. Сейчас Шурка имел возможность наблюдать его
проявление у толпы, охваченной жаждой разрушения. Нет, не так… подстрекаемой к
разрушению!
Теперь он старался уже не отставать от благообразного «пролетария»
и вскоре выяснил, что зовут его Илья Матвеевич: его порой окликала по
имени-отчеству то одна, то другая «дрожжевая» бабенка.
Глаза у Ильи Матвеевича оказались, впрочем, необычайно
востры: он вскоре приметил, что некий юнец в перелицованной куртке следует за
ним чуть не по пятам, и начал Шурки сторониться. Шурка же старался делать вид,
что он тут вовсе ни при чем, что он подчиняется исключительно прихотливому
течению толпы, которая и выносит его неуклонно прямиком на Илью Матвеевича.
Репортер Русанов на какое-то время так увлекся этой игрой
(ему пока еще казалось, будто это именно игра), что даже перестал следить за
развитием «сахарных событий». А они между тем приняли угрожающий характер.
Толпа окружила лавку с вывеской «Теребилин и братья».
Братьев видно не было, а сам Теребилин, выглядевший совершенным персонажем
какой-нибудь из пьес Островского в исполнении передового, прогрессивного
московского театра, а потому сразу вызвавший к себе неприязнь народных масс,
вышел на крыльцо лавки и заявил, что сахара у него имеется всего лишь шесть
ящиков, да и те оставлены им для рабочих его кирпичного завода, коих снабжать
сахаром он обязан по заключенному с ними условию.
Известие о том, что у пузатого дядьки, поперек живота
которого лежала массивная часовая цепочка американского красноватого золота
«Томпак», имеется еще и кирпичный завод, работники которого имеют возможность в
любое время дня и ночи жрать сахар, которого лишены другие, вмиг довело
настроение голодного люда (чай, с самого ранья глотки драли, маковой росинки ни
у кого во рту не было, разве что кто наелся конфектов в разграбленных лавках)
до точки кипения.
– Песку! Песку! – раздались вопли, быстро перешедшие в
дружное скандирование: – Пес-ку! Пес-ку да-вай!
И тут Теребилин, на беду свою, показал, что вовсе он не
такой уж Тит Титыч Толстопузов, каким выглядел на первый взгляд. Судя по всему,
именование сахара песком его бесило так же, как бесило, к примеру сказать,
образованного адвоката Константина Русанова и все его утонченное семейство,
включая репортера Перо. Вконец выйдя из себя, лавочник утратил осторожность и
заорал, точно плюнул с крыльца в разинутые, орущие рты:
– Да вон на Волге того песку хоть зажрись!
И… И эти слова стали его последними словами.
…Когда змеища-толпа несколько ослабила свои кольца, Шурка
едва держался на ногах. Чувствуя мучительные рвотные позывы и силясь не глядеть
на скомканное тело, валявшееся под высоким крыльцом, по которому туда-сюда
проносились мужики и бабы, таскавшие из магазина мешки и ящики с сахаром,
солью, мылом и какой-то крупой, он отошел в сторону – и почувствовал, что
умрет, если не выпьет сейчас воды. Лишится сознания и рухнет под ноги безумным
людям. И его затопчут, как затоптали несчастного Теребилина!
«Господи, да где напиться-то?» – вяло думал он, ощущая, как
все громче звенит в ушах и все более густые сонмы черных мушек – верное
предвестие скорого обморока! – проносятся перед глазами. Однако он уже заметил
мальчишку-водоноса с полным ведром и двумя-тремя помятыми кружками на веревках,
тянущимися от емкости, – чтоб не покрали. Мальчишка с деловитым видом
распродавал воду, зачерпывая для всех из одного и того же ведра и в той же воде
споласкивая кружки. Стоило сие удовольствие пятачок – по законам военного
времени, а как же! Шурка заколебался, уплатить ли пятачок за верное
удовольствие нахлебаться какой-нибудь заразы или все же предпочесть обморок,
как вдруг различил в толпе того, кого искал: мальчишку с корзиной, полной
запечатанных бутылок сельтерской воды. В последнем усилии Шурка рванулся к
нему:
– Что ст?оит?
– На рупь бутылек, – ответствовал наглоглазый юный сормович,
шикарно сплевывая сквозь щербину между верхними зубами.
Шурка в любое иное время не устоял бы перед соблазном ту
щербину ему расширить и углубить – а не борзей с ценой! – однако сейчас он был
слабее новорожденного котенка и потому вынул червонец и протянул мальчишке.
Тот, проворно спрятав деньги в карман, начал тянуть со сдачей: доставал
бутылку, сворачивал пробку, подавал, отводя бесстыжие глаза, и даже, когда
Шурка припал к горлышку, попытался было смыться. Но у репортера Русанова до
достижения совершеннолетия (на счету в Волжском Промышленном банке
аверьяновский миллион!) личные деньги были только те, которые он сам зарабатывал,
а потому разбрасываться червонцами направо и налево он не намеревался. Тем паче
до дому без денег не доберешься, пешком из Сормова в Верхнюю часть особо не
нагуляешься. Судорожно глотая воду и обретая силы с каждым глотком, он успел
(преподаватель фехтования в гимназии очень хвалил его за быстроту реакции!)
поймать проныру за плечо и напомнить:
– Сдачу гони!
Представитель младшего поколения сормовичей скроил такую
рожу, будто его нагло ограбили, но девять рублей, кряхтя и маясь, все же
отсчитал.
Шурка сунул деньги в карман и, повернувшись, нос к носу
столкнулся с благообразным Ильей Матвеевичем.
– Сомлели, молодой человек? – спросил тот весьма дружелюбно.
– Оно, конечно, для благородных непривычно… от народа потом шибает и всякое
такое. Зачем вам сюда соваться, в народишко-то? Не вашенское (он почему-то так
и сказал – вашенское ) это дело! Шли бы вы…
Губы под седыми усами улыбались вроде бы дружелюбно, однако
глаза, серые, узкие глаза были как лед.
Шурку затрясло от ненависти. Слабости как не бывало!
– Зато вот это – дело вашенское ! – Он мотнул головой в
сторону крыльца, под которым так и валялось нечто пыльное, уже очень отдаленно
напоминающее человеческое тело. – Где же полиция, интересно знать?! Вот бы кому
разобраться с вашенскими делами! Ну да ничего, я вам устрою… в «Энском листке»
прочтете, господа зачинщики…
