И опять посвящается Джонатану
Январь 1901
Китти Коулман
Проснувшись утром, я обнаружила у себя в постели какого-то незнакомого типа. Светловолосая голова принадлежала явно не моему мужу. Я не знала, плакать мне или смеяться.
Ну что же, подумала я, вот вам новый способ начать новый век.
Потом я вспомнила вчерашний вечер, и мне стало нехорошо. Интересно, где в этом громадном доме сейчас Ричард и каким образом мы должны поменяться обратно. Все остальные здесь — включая мужчину, лежавшего рядом, — были куда как опытнее в таких делах, чем я. Чем мы. Сколько бы там ни блефовал Ричард прошлой ночью, он действовал так же наобум, как и я, а нервничал еще сильнее. Гораздо сильнее. Это меня удивило.
Я пихнула спящего локтем — сначала слегка, потом сильнее, пока он наконец, всхрапнув, не проснулся.
— Пшел вон, — сказала я.
Что он и сделал — безропотно. Слава богу, не пытался меня поцеловать. Как я вытерпела вчера эту бороду — так никогда и не вспомню, думаю, помог кларет. Щеки у меня красные, расцарапанные.
Когда несколько минут спустя вошел Ричард, неся свою свернутую кое-как одежду, я была не в силах на него смотреть. Мне было стыдно, и я злилась — злилась из-за того, что мне стыдно, но в то же время от него подобных чувств я никак не ожидала. И уж я совсем вышла из себя, когда он просто поцеловал меня, сказал: «Привет, дорогая» — и начал одеваться. Я чувствовала запах ее духов у него на шее.
И тем не менее ничего на это сказать не могла. Я ведь сама постоянно твердила, что я женщина широких взглядов и горжусь этим. Вот они мне теперь и аукнулись — мои же слова.
Лежа в кровати, я смотрела, как Ричард одевается, и вдруг поймала себя на том, что думаю о брате. Гарри всегда дразнил меня за то, что слишком много думаю. Вот только он никак не хотел признать, что ответственность за это лежит на нем. Все те вечера, что он проводил со мной, повторяя то, чему обучали его преподаватели утром (он говорил, что так лучше запоминает пройденное), — разве они не научили меня думать и формулировать мысли? Возможно, впоследствии он пожалел об этом. Теперь я этого уже никогда не узнаю. Траур по нему только закончился, а мне в иные дни кажется, что я все еще сжимаю в руке ту телеграмму.
Гарри был бы в ужасе, если бы увидел, куда завели меня его уроки. Не то чтобы для таких дел нужно быть семи пядей во лбу, ведь большинство из тех, что внизу, непроходимо глупы, включая и мою светлую бороду. Ни с одним из них я даже толком поговорить не могла. Пришлось прибегнуть к помощи вина.
Откровенно говоря, я испытываю облегчение оттого, что не принадлежу к их кругу, — для меня вполне достаточно грести на этом мелководье раз в год. Подозреваю, что у Ричарда на сей счет иное мнение, но если ему нужен такой образ жизни, то он женился не на той женщине. А может, это я сделала неправильный выбор, хотя подобная мысль мне и в голову не могла прийти в те времена, когда мы с ним с ума сходили от любви.
Я думаю, Ричард заставил меня сделать это, чтобы продемонстрировать свою незаурядность, в которой я уже начала сомневаться. Но на меня это произвело противоположное впечатление. Когда мы женились, я и думать не думала, что он превратится во все, чем стал теперь. А стал он как все вокруг.
Сегодня утром я чувствую себя опустошенной. Папочка и Гарри посмеялись бы надо мной, но я втайне надеялась, что изменение века изменит и всех нас, что Англия сбросит с себя свою старушечью морщинистую кожу и под ней обнажится что-то новое и сверкающее. Новому двадцатому веку всего одиннадцать часов, но я знаю, что ничего, кроме цифр, не изменилось.
Хватит. Сегодня они собираются кататься в автомобиле — меня это совершенно не интересует, я со своим кофе скроюсь в библиотеке. Она наверняка будет пуста.
Ричард Коулман
Я думал, что, если проведу ночь с другой женщиной, это вернет мне Китти, что ревность снова откроет для меня дверь ее спальни. Но вот прошло уже две недели, а она впускает меня к себе не чаще, чем прежде.
Мне не хочется думать, что мой брак — дело безнадежное, но я не понимаю, почему с моей женой так трудно. Я обеспечил ей пристойную жизнь, а она при этом так несчастна, хотя и не может — или не хочет — сказать почему.
Этого вполне достаточно, чтобы у любого мужчины возникло желание сменить жену, пусть хотя бы и на ночь.
Мод Коулман
Когда папочка увидел ангела на могиле рядом с нашей, он воскликнул: «Что за черт!»
Мамочка только рассмеялась.
Я смотрела и смотрела, пока шея у меня не начала болеть. Он возвышался над нами, выставив одну ногу вперед, указывая рукой в небеса. На нем был длинный балахон с квадратным вырезом под шею, а его распущенные волосы ниспадали на крылья. Он смотрел вниз прямо в мою сторону, но, как я ни сверлила его взглядом, он меня, казалось, не замечал.
Мамочка и папочка начали спорить. Папочке ангел не нравился. Не знаю, нравился ли он мамочке, — она об этом не сказала. Думаю, что урна, которую папочка поставил на нашу могилу, беспокоит ее больше.
Я хотела сесть, но не осмелилась. Было очень холодно, слишком холодно, чтобы садиться на камень, и потом, королева мертва, а это, как мне казалось, означает, что никто не может сидеть, или играть, или делать что-нибудь для своего удовольствия.
Прошлой ночью, лежа в кровати, я слышала звон колоколов, а сегодня утром пришла нянюшка и сказала, что вчера вечером умерла королева. Я очень медленно ела кашу, пытаясь понять, отличается ли ее вкус от вчерашнего теперь, когда королевы не стало. Но вкус остался тем же самым — каша была слишком соленой. Миссис Бейкер всегда такую готовит.
Все, кого мы видели по пути на кладбище, были одеты в черное. На мне было серое шерстяное платье и белый передник — я бы его так или иначе надела, но нянюшка сказала, что именно такая одежда и подобает девочке, если кто-то умер. Девочкам не обязательно надевать черное. Нянюшка помогла мне одеться. Она позволила мне надеть черно-белое клетчатое пальто и шапочку в тон, а вот насчет муфты из кроличьего меха она была не уверена, так что мне пришлось спросить у мамочки, а та сказала, что как я оденусь, так и оденусь — это не имеет значения. Мамочка надела синее шелковое платье и шаль, что не понравилось папочке.
Пока они спорили насчет ангела, я зарылась лицом в муфту. Мех был таким мягким. Потом я услышала какой-то звук, будто кто-то стучит по камню, а когда подняла голову, то увидела пару голубых глаз, смотревших на меня с надгробья, что рядом с нашим. Я уставилась на них, а затем из-за камня появилось лицо мальчика. В волосах у него была грязь, и щеки тоже были измазаны. Он подмигнул мне и снова исчез за надгробьем.
