Я посмотрела на папочку и мамочку — они прошли немного дальше по дорожке, чтобы посмотреть на ангела с другой стороны. Мальчика они не видели. Я пошла назад между могил, не спуская глаз с родителей.
Убедившись, что они не смотрят, я нырнула за камень.
Мальчик сидел на корточках, прислонившись к камню спиной.
— Почему у тебя грязь в волосах? — спросила я.
— В могилу лазал, — сказал он.
Я внимательно посмотрела на него. Он был весь в грязи — перепачканы были его куртка, колени, башмаки. У него даже на ресницах были комочки грязи.
— Можно мне потрогать мех? — спросил он.
— Это муфта, — сказала я. — Моя муфта.
— Можно ее потрогать?
— Нет, — ответила я и тут же пожалела об этом, а потому протянула ему муфту.
Мальчик поплевал на пальцы, вытер их о куртку, потом протянул руку и погладил мех.
— А что ты делал в могиле? — спросила я.
— Помогал нашему па.
— А чем занимается твой папа?
— Могилы копает, конечно. А я ему помогаю.
Потом мы услышали звук — словно котенок мяукнул. Мы высунулись из-за надгробья, и прямо мне в глаза заглянула девочка, стоявшая на дорожке, — все точь-в-точь как недавно с мальчиком. Она была очень хорошенькая — яркие карие глаза, длинные ресницы, фарфоровая кожа — и вся в черном. Ее длинные вьющиеся каштановые волосы были гораздо лучше моих, которые висят себе, как белье на веревке, и цвет их даже невозможно определить. Бабушка называет его светло-болотным. Может, это и правда, только вот слышать такое не очень приятно. Бабушка всегда говорит что думает.
Эта девочка напомнила мне мои любимые шоколадки с ореховым кремом — лишь только взглянув на нее, я сразу же поняла, что хочу, чтобы она стала моей лучшей подружкой. У меня не было подруги, и я всегда молилась, чтобы Бог послал ее мне. Когда я прихожу в церковь Святой Анны, сижу там и дрожу от холода (и почему в церквях так холодно?), то часто спрашиваю себя: а откликается ли Господь вообще на молитвы; но похоже, в этот раз он все же откликнулся.
— Лайви, детка, возьми платочек, вытри слезки. Будь умницей. — Мать девочки шла по дорожке, держа за руку девочку помладше. За ними следовал высокий рыжебородый мужчина. Девочка помладше была не такой хорошенькой. Хотя она и была похожа на первую девочку, подбородок у нее был не такой остренький, волосы не такие кудрявые, губы не такие большие. Глаза посветлее, чем у сестренки, и смотрела она на мир так, словно ее ничто не могло удивить. Она сразу же заметила меня и мальчика.
— Лавиния, — произнесла старшая девочка, пожав плечами и тряхнув головой так, что ее кудряшки взметнулись. — Мама, я хочу, чтобы вы с папой называли меня Лавиния, а не Лайви.
Тотчас же я решила, что никогда и ни за что не буду звать ее Лайви.
— Не груби матери, Лайви, — сказал мужчина. — Для нас ты — Лайви, и точка. Лайви — прекрасное имя. Когда станешь постарше, будем называть тебя Лавиния.
Лавиния нахмурилась, уставясь в землю.
— И прекрати эти слезы, — продолжал он. — Она была хорошей королевой и прожила долгую жизнь, но пятилетней девочке не нужно из-за этого уж так убиваться. И потом, ты напугаешь Айви Мей. — Он кивнул в сторону ее сестренки.
Я снова посмотрела на Лавинию. Насколько я могла судить, она вовсе не плакала, хоть и мяла в руке носовой платок. Я помахала ей.
Лавиния улыбнулась. Когда родители повернулись к ней спиной, она сошла с дорожки и нырнула за камень.
— Мне тоже пять, — сказала я, когда она подошла к нам. — Хотя в марте мне будет шесть.
— Правда? — сказала Лавиния. — А мне шесть будет в феврале.
— А почему ты своих родителей называешь мама и папа? Я своих зову мамочка и папочка.
— Мама и папа гораздо элегантнее. — Лавиния разглядывала мальчика, стоявшего на коленях у надгробья. — А тебя как зовут?
— Мод, — ответила я, не успев сообразить, что она обращается к мальчику.
— Саймон.
— Ты очень грязный мальчик.
— Прекрати, — сказала я.
Лавиния посмотрела на меня.
— Прекратить что?
— Он могильщик, поэтому такой грязный.
Лавиния сделала шаг назад.
— Пока еще только ученик могильщика, — сказал Саймон. — Сначала я был плакальщиком на похоронных процессиях, но, как только научился держать лопату, отец взял меня к себе.
— На похоронах моего дедушки было три плакальщика, — сказала Лавиния. — Одного из них высекли за то, что он смеялся.
— Моя мама говорит, что таких похорон сейчас очень мало, — сказала я. — Она говорит, это слишком дорого, а деньги нужно тратить на живых.
— В нашей семье на похоронах всегда бывают плакальщики. На моих тоже будут.
— Ты что — умираешь? — спросил Саймон.
— Конечно нет!
— Ты тоже свою нянюшку оставила дома? — спросила я, решив, что нужно поговорить о чем-нибудь еще, прежде чем Лавиния расстроится и уйдет.
Она вспыхнула.
— У нас нет нянюшки. Мама вполне способна сама за нами ухаживать.
Я не знала детей, у которых не было бы нянюшки. Лавиния смотрела на мою муфту.
— Так тебе нравится мой ангел? — спросила она. — Папа разрешил мне самой выбрать его.
— Моему папе он не понравился, — заявила я, хоть и знала, что не стоит повторять слова, сказанные папочкой. — Он называет это сентиментальной чепухой.
Лавиния нахмурилась.
— Ну, а мой папа ненавидит вашу урну. А что такого плохого в моем ангеле?
— Мне он нравится, — сказал мальчик.
— И мне тоже, — солгала я.
— Мне кажется, он прекрасен, — вздохнув, сказала Лавиния. — Когда я отправлюсь на небеса, я хочу, чтобы меня унес такой вот ангел.
— Это самый красивый ангел на кладбище, — сказал мальчик. — А я знаю их всех. Их тута тридцать один. Хочите покажу?
— Тридцать один — это простое число, — сказала я. — Оно делится только на само себя и на единицу. — Папочка как раз недавно объяснял мне простые числа, хотя многого я так и не поняла.
Саймон вытащил кусок угля из кармана и начал выводить что-то на надгробии сзади. Скоро мы увидели череп со скрещенными костями — круглые глазницы, черный треугольник вместо носа, ряды квадратных зубов и тень, нацарапанная на одной стороне лица.
— Не делай этого, — сказала я. Он не послушался. — Нельзя это делать.
— А я делаю. Все время. Ты посмотри на надгробья вокруг.
Я посмотрела на могилу нашего семейства. У самого низа цоколя, на котором стояла урна, был выцарапан маленький череп со скрещенными костями. Папочка пришел бы в ярость, если бы узнал. Потом я увидела, что на всех надгробиях вокруг нас были нарисованы черепа со скрещенными костями. Прежде я никогда их не замечала.
