Девушка кивнула:
– Ясно. Военные дела.
– Военные, – подтвердил Влад.
Тыяхша помолчала, а потом вдруг спросила:
– Ты долго солдатом был?
Влад тоже помолчал, прежде чем ответить.
– Долго. Десять лет.
– Зачем?
– Что – «зачем»?
– Зачем в армию пошел?
– Как зачем? Хорошо там. Думать не надо. За тебя там другие думают. Мозги отключил и гуляй. Единственное, что нужно помнить – это свое имя, чтобы выйти из строя, когда вызовут. Впрочем, если даже и забудешь, прочитаешь бирку на трусах и вспомнишь. Разве плохо?
– Я серьезно спрашиваю.
– А-а, ты серьезно. Ну если серьезно, то…
Влад задумался.
– Наверное, как все мальчишки, мечтал стать солдатом. Хотел возмужать? – предположила Тыяхша.
– Разве армия может сделать из сосунка солдата? – удивился Влад.
– А разве нет?
– Скажу тебе, подруга, по большому секрету: армия не может этого сделать. Армия лишь позволяет солдату понять, что он не сосунок. Дело в том, что солдатами не становятся, солдатами рождаются. Чтобы там ни говорили глупцы, солдаты – это особая порода.
– Наверное, так и есть, – согласилась Тыяхша. – Солдаты – они, как и Охотники.
– Вроде того, – кивнул Влад. – А в армию я пошел… Стремился попасть на войну, вот и пошел.
– А зачем хотел на войну? – не унималась девушка.
Влад возмутился:
– Чего как пиявка пристала? Зачем-зачем… Ни за чем! Смерти искал.
– Хотел умереть?
– Жить не хотел.
Какое-то время Тыяхша размышляла над его ответом, после чего растерянно спросила:
– А какая разница?
Влад вместо того чтобы объяснить, посоветовал с иезуитской ухмылкой:
– Сама догадайся.
Девушка всерьез взялась за расшифровку предъявленного парадокса и замолчала надолго. Подъем на очередной холм путники совершили без разговоров.
Тем временем долина пробуждалась. Она потягивалась и вздрагивала спросонья. Рригель зацепился размытой кромкой за изломанную линию горизонта, и грязно-оранжевые лучи сначала робко, а потом все настойчивее заелозили по вершинам холмов. Купол неба выгнулся. Облака ожили и заскользили по нему бестолково – сразу в разные стороны. Обе луны, еще недавно выглядевшие глянцевыми, стали вдруг матовыми и начали бледнеть. Наступал день. Очередной день планеты Тиберрия. Влад де Арнарди по прозвищу Кугуар надеялся прожить этот день достойно, мужественно перенеся все невзгоды и лишения. А что таковые на его долю выпадут, даже не сомневался.
Пока же, спасая глаза от лучей коварной звезды, он вытащил маску и натянул на лицо. Поправил шляпу, пристально глянул на Тыяхшу и мысленно попросил: «Оглянись!» Девушка оглянулась. Посмотрела, ничего не сказала и отвернулась. Ее светлые волосы, собранные нынче в хвост, описали в воздухе дугу.
Влад усмехнулся.
Трудная девушка. Серьезная девушка. И неприступная. Ни грамма кокетства. Еще бы! Ей не до романтики – у нее великая миссия. Другие в ее возрасте на мужей охотятся, а она – на каких-то загадочных чудовищ. То, что землянин к ней неравнодушен, в упор не видит. Не интересует ее землянин. Ни капельки. Смотрит на него в этом смысле, как на пустое место.
Влад в отместку тоже старался глядеть на нее отстраненно. Как на картину за музейным стеклом. Или как на дом, в котором ему никогда не жить. Глядеть так на того, к кому тянет, трудно конечно. Даже очень трудно. Практически невозможно. Но Влад старался.
Чтобы отвлечься, пересчитывал стрелы в колчане Охотницы. Раз, два, три… Раз… Чертов Пыхм! И раз и два… Нет, заново… Раз, два, три, четыре… Восемь стрел. Восемь стрел у нее в колчане. А у него – шесть. Мистер Дахамо, помимо коня, ему еще и арбалет подарил. Нашел со стременем, подходящим под сорок четвертый растоптанный, и торжественно вручил. И еще в придачу колчан с шестью стрелами дал, не пожалел. Добрый человек. Хотя и колдун.
Тыяхша вдруг резко осадила Тукшу, и несуразная коняга Влада опять дернулась в сторону.
– Что случилось?! – воскликнул Влад, натянув поводья.
– Я так и не поняла, – сказала Тыяхша.
– Чего ты не поняла?
Вновь пустив коня, девушка разъяснила:
– Не понимаю, чем отличается нежелание жить от желания умереть.
– Фу ты, блин! – выругался Влад. – Перепугала насмерть.
Он дал коню шенкеля, чтобы поехать с девушкой вровень. Тропа метров двести назад расширилась, поэтому двух конных приняла свободно. Когда Влад поравнялся, Тыяхша скосилась на него и посетовала:
– Никак в толк не возьму, что ты имел в виду. Это выше моего понимания.
– Подумаешь, – хмыкнул Влад и признался: – Я и сам этого не понимаю. У меня ведь как получилось. Жить не хотел, вот и подался на фронт. А на фронте оказалось, что и умирать не хочу. Вот так и пошло: смерти искал и избегал ее. В пекло сломя голову лез – и всю дорогу цеплялся за жизнь. До последнего. – Он замолчал, что-то припоминая, потом тряхнул головой: – Ладно, что толку сейчас об этом. Ты вот лучше скажи, чем вы эти штуки намазываете?
– Какие? – не поняла Тыяхша.
– Вот эту вот сыромять, – потряс Влад поводьями.
– Смесью дегтя и жира рыб. А что?
– Да ничего. Духан такой, что голова кружится.
– Не нравится – пешком иди.
– Потерплю.
Какое-то время они ехали молча, потом Тыяхша спросила:
– А тебе воевать нравилось?
– Когда как, – ответил Влад. – Сначала в таком состоянии был, что просто не задумывался. Тупо на автомате работал – зуб за зуб, око за око. Была причина. Личная. А потом… Потом был период, когда во вкус вошел. И на кураже много чего понатворил. Ой, много! Но однажды…
Влад осекся.
– Что «однажды»? – ухватилась за слово Тыяхша.
– Неважно.
– Не хочешь вспоминать?
– Совершенно.
– Ну и не вспоминай.
Тогда Влад попробовал объяснить, ничего не объясняя.
– Знаешь, – сказал он, – война дает возможность человеку кое-что понять про себя. И приходит мгновение, когда ему это удается. Но потом он с ужасом обнаруживает, что истину, за которой пошел на войну, там найти невозможно. Ее попросту нет. Там вместо истины много-много всяких правд. Своя правда у «гаринчей», своя – у «цивилов», своя – у нас, у «кирпичей», и у наших бравых генералов тоже есть своя правда. И все эти правды раздирают друг друга. И друг друга, и человека, попавшего на войну. На куски раздирают… Они даже убить его могут. Без всяких снарядов и пуль – наповал. Сердце хлоп – и все.
