Ну а дальше… Дальше — всё понятно. Мёртвый лев так и остался мёртвым львом. А вот крокодилий бегемот очень скоро претерпел обратную трансформацию и стал человеком. Жаном Калишером. Только уже, конечно же, не совсем Жаном Калишером. И не совсем человеком. Разве можно назвать человеком того, чьё сердце пульсирует не в груди, а во фруктовой вазе? Пожалуй, нет. Это уже не человек. Это… Чёрт его знает кто. Но всё-таки что-то человеческое в нём ещё осталось. Иначе бы он не плакал. А он плакал. Стоял голый на четырёх ветрах, дрожал всем телом и плакал. Я не знаю, почему он плакал. Может, горевал оттого, что безвозвратно потерял часть себя. А может, наоборот — радовался тому, что освободился от ненавистного альтер эго, и плакал от счастья. Не знаю. Одно скажу — смотреть на это было неприятно. И я бочком так, бочком потянулся к двери.
На этот раз она оказалось не заперта, я благополучно выбрался на лестницу и стал спускаться, мучительно соображая по пути, почему так получается, что всякая промежуточная победа Добра является ступенью к окончательному торжеству Зла. Ответа так и не нашёл, зато когда миновал второй ярус, вдруг с ужасом обнаружил, что не спускаюсь, а поднимаюсь. Да-да, поднимаюсь. Иду вверх по лестнице, ведущей вниз. И пока пытался понять, что это означает, вновь оказался перед дверью в обитель претёмного усмирителя. Очень мне не хотелось открывать эту дверь. Совсем не хотелось. Но я её открыл. Вопреки своей воле. И вопреки же своей воле, прошёл внутрь.
Претёмный усмиритель уже не плакал. Кутаясь в балахон, он стоял у своего любимого окна спиной к двери.
— Отпустил, а потом передумал? — спросил я прямо с порога голосом полным упрёка.
Он помолчал, потом сказал, не оборачиваясь:
— За мелкими птицами устает следить взгляд. Ввинчиваются в небо и пропадают. Не уследишь.
— Это мне всё равно. Скажи лучше, зачем вернул?
— Видишь ли, дракон… — Претёмный медленно повернулся ко мне. — Видишь ли… Вот, что я тебе хочу сказать. Мир, который держится на этически двусмысленных принципах, крайне…
— Да-да, слышал уже. Мир такой крайне суров. А ещё я слышал, что угроза должна быть ликвидирована любой ценой? Не так ли?
— Вот именно.
— И в чём угроза?
— В тебе, дракон. Даже так: ты и есть угроза.
Я нервно хохотнул:
— И кому же это я угрожаю? Тебе, что ли, претёмный?
— Нет, не мне, — мотнул он головой, — но константности нашего колдовского мира.
— Ах, вот как. Понятно. Я не в тебя стреляю, а во вредное нашему делу донесение. Так, претёмный? Боишься, что тайной твоей шантажировать тебя буду? Напрасно. Впрочем, переубеждать не буду. Сдаётся, напрасный труд.
Выплеснув всё это с обидой, я устало плюхнулся в кресло, вытащил сигареты и закурил.
Претёмный тем временем подошёл к столу, взял с него свой магический жезл, увенчанный засушенной лапой какого-то зверька, и произнёс сочувственно:
— Зря ты, дракон, ввязался в эту историю. Зря. И мне искренне жаль тебя. Поверь.
— А ты меня, дядя, не жалей, — выпустив порцию дыма, попросил я. — Ты себя пожалей. Я умру с честью, а ты как был сукой, так сукой и останешься. Думаешь, я не понимаю, что идея Атаки — это твоя идея? Понимаю. Прекрасно понимаю. Откуда Поль мог узнать, где находится Тайник? Только от тебя. Ты подсказал. Подсказал, науськал и подставил. Вёл игру и выиграл. Никого не пожалел, ни чужих, ни своих. Мало того…
— Хватит! — не выдержал претёмный, тотчас взмахнул жезлом и, выпустив на волю несколько волшебных птиц, наслал на меня убийственный поток Силы.
Я был к этому готов. Я был к этому готов с той самой секунды, как только вошёл сюда. Я был готов к этому настолько, что уже давным-давно сжимал в левой руке бляху Варвары. Осталось только, с благодарностью вспоминая милого агента карагота, произнести подсказанное управляющее заклятие и сотворить из высвобожденной тёмной Силы какую-нибудь крепкую броню.
Я успел и произнести, и сотворить.
Откинув сигарету в сторону, произнёс:
— Mea maxima menda.
И сотворил вокруг себя Зеркальную Сферу.
Что было сразу после этого, помню смутно. А несколько мгновений — так жёстко накрыло грохотом и сиянием — просто напрочь выпали из жизни. Одно только знаю точно: светился почему-то звук, а громыхал свет. Ну а потом, когда уже отпустило, нашёл я себя всё в той же комнате, только уже сплошь усыпанной осколками Зеркальной Сферы. И в каждом из этих тысяч, тысяч и тысяч осколков махал руками, к чему взывал и о чём-то молил некогда такой величественный, а сейчас такой ничтожный Жан Калишер. Бывший претёмный усмиритель. Отставной глава Великого круга пятиконечного трона. Отныне — раб разбитой Сферы.
Я не поленился и подобрал один осколок. Глянул на яростно жестикулирующего страдальца и сказал ему:
— Не шут совал, сам попал. — И уже бросив осколок на пол, добавил с презрением: — Неудачник.
Пошёл на выход, однако через три шага вспомнил о Послушном кубике, который, оказывается, вовсе никакой не Послушный кубик, а некий таинственный маргалдос. Ну а как вспомнил, так сразу его услугами и воспользовался. Заказал четвёрку, произнёс, что положено, подкинул, поймал и сам не понял, как оказался в Пределах. Всё произошло так быстро, что умом охватить не сумел. Вот только ещё стоял у двери в чужой башне, а вот уже стою перед дверью в собственную квартиру.
Звонить не стал, полез за ключами, но только их вытащил, замок щёлкнул и дверь открылась.
— Никак, почуял? — спросил я у Ашгарра, переступив порог.
— Почуял, — ответил поэт. — И как ты пришёл. И всё, что было до этого.
Всё его лицо было обезображено глубокими царапинами. Некоторые из них он уже аккуратно замазал йодом, а некоторые ещё нет. Похоже, я застал его в самом разгаре нанесения макияжа. Обведя рукой овал своего лица, я уточнил:
— Это тебя Лера так уделала?
— Ну не сам же я себя, — хмыкнул поэт.
— Как она сейчас?
— Сейчас нормально.
— А было как?
— Лучше, Хонгль, не спрашивай.
После этих слов он исчез в ванной, откуда доносился звук бьющей о раковину струи, а я, скинув куртку и ботинки, прошёл в его комнату.
Лера сидела на кровати и пила из моей кружки с трещиной в виде буквы «Л» что-то пахнущее мёдом, чабрецом и мятой. Выглядела девушка измученной, она заметно осунулась, лицо её было бледным, вокруг глаз темнели круги. Однако, увидев меня, она хорошо улыбнулась и воскликнула радостно:
— Ой, шеф!
— Как ты тут? — спросил я, присев рядом.
— Теперь хорошо. А ещё недавно плохо было. Ох, как же мне было, плохо, шеф. Так плохо, как никогда плохо не было. Артём Владимирович сказал, что меня отравили. Это правда?
