— Это апартаменты нашего третьего, — продолжая бороться с зевотой, ответил я.
— Петра Владимировича?
— Ну да.
— Харизматично тут у него.
— Угу.
— Но уж больно скромненько.
— А он у нас по жизни аскет.
— Оно и видно.
Помолчав немного, Лера спросила:
— А он где сейчас?
— Там, где и всегда, — ответил я. — В командировке.
— Ясненько.
И щёлк выключателем, чтоб никогда больше не видеть столь запредельную, остужающую кровь, суровость.
Вернувшись в гостиную, девушка без спросу схватила старую (не ту, которая концертная, а ту, которая, домашняя) гитару Ашгарра. Расчехлила, уселась в кресло у зашторенного окна и попробовала взять какой-то незамысловатый аккорд: зажав пятую и шестую струну на третьем ладу, потянулась средним пальцем к третьей струне на втором. Но тут заметила и прочитала вслух выцарапанную на верхней деке надпись:
Деревяшка восемь струн.
Кто играет, тот дристун.
Прыснула и спросила:
— Кто это учудил?
— Это Янка лак попортила, — отбирая у неё раритетную вещь, ответил я. — Заночевала как-то раз после «квартирника», выпила лишка, раздухарилась и вот чиркнула на память походной цыганской иглой.
— А кто такая эта Янка?
— Пропащая… — запихивая гитару в чехол, произнёс я.
— Светлая… — произнёс входящий в гостиную Ашгарр.
И хором закончили:
— Душа.
— А почему «восемь струн»? — задала Лера резонный вопрос. — Должно ведь «шесть». Ну или «семь».
— «Шесть», а равно «семь», ломает ритм строки, — принимая у меня упакованный инструмент, пояснил поэт.
— Зато правда.
Не сообразив сходу, чего такого умного ответить, я хотел было напомнить ей, что нет правды на земле, но передумал и промолчал. Уж больно банально. Зато Ашгарр нашёлся:
— У искусства своя правда, и эта правда высшая.
А Лера уже забыла про свой вопрос, поглядела на меня так, будто видит впервые, затем перевела изучающий взгляд на Ашгарра и спросила:
— Слушайте, а кто из вас старше?
— Пётр, — не моргнув глазом соврал Ашгарр
— А потом?
— Потом он, — показал поэт на меня.
А у Леры уже созрел новый вопрос:
— Слушайте, давно хотела спросить, почему вы всегда в чёрных очках ходите? Даже вот ночью.
— Глазки у нас болят, — утомлённый её расспросами брякнул я первое, что пришло на ум.
— Что, у обоих, что ли?
— И у Ву… У Петра — тоже, — поддержал моё враньё Ашгарр. — Это у нас наследственное.
Лера хотела ещё что-то спросить, но я, уже взойдя на первую ступень раздражения, её опередил:
— Тебе спать не пора?
— Что-то пока, шеф, не хочется, — посмотрела она на меня умоляюще.
Тут Ашгарр, который на полном серьёзе взялся разыгрывать из себя гостеприимного хозяина, озаботился:
— Может, перекусишь чего?
— Было бы неплохо, — кивнула Лера.
— Сейчас что-нибудь сварганим на скорую руку, — пообещал поэт с показушным энтузиазмом.
— Ой, я могу глазунью приготовить, — предложила девушка. — Это быстро. У вас есть яйца?
Мы с Ашгарром переглянулись.
— В холодильнике, — смутившись, уточнила Лера.
— Нет, — ответили поэт. — Такой… Такого не держим.
Лера, которой, видимо, ужас как хотелось продемонстрировать свои недюжинные кулинарные способности, удивилась:
— Не любите яичницу?
— Аллергия у нас на яйца, — ляпнул я. — Как полопаем, так сразу пятнами покрываемся. И ещё это… чешемся.
Прозвучало это объяснение не очень убедительно, но не мог же я сказать правду и признаться, что нагону видеть, как кто-то разбивает яйцо, всё равно, что человеку видеть, как кто-то бьёт в живот беременную женщину.
А помимо того я в тот момент вот что подумал: ещё несколько подобных вопросов и мы в глазах не в меру пытливый девицы окончательно предстанем неизлечимыми калеками.
— Перепелиные не пробовали? — спросила девушка, обращаясь прежде всего к Ашгарру. А когда тот мотнул головой, дескать, нет, посоветовала: — Обязательно попробуйте.
— Попробуем, — пообещал Ашгарр и поторопился замять неприятную тему: — Я бутерброды с ветчиной сделаю. Будешь?
— Буду, — легко согласилась Лера.
— Ладно, — сказал я, — давайте, братцы, гоняйте чаи, лопайте бутерброды, а я под душ и в люльку. Скоро вновь на передовую.
— Шеф, а мне завтра… — начала было Лера.
Но я её перебил:
— А у тебя завтра законный выходной. Точнее уже не завтра, а сегодня.
— Но, шеф…
— Что ещё?
— Вы так и не объяснили, что происходит.
— Оно тебе, подруга, надо?
— Ну как… — Девушка пожала плечами. — Наверное, надо. Волнуюсь за вас.
— А вот не надо за меня волноваться, — попросил я, нервно пощёлкав пальцами. — И знать ничего тебе не надо. Меньше знаешь, крепче спишь.
Выдал железобетонную банальность и подумал, что вопрос на этом исчерпан. Но моя беспокойная помощница и не подумала уняться.
— Шеф, а может быть я вам как-то…
— Помолчи, а, — грубо осадил её я порыв.
Губы Лера сжались, ресницы захлопали, глаза наполнились слезами.
Ну ты, дракон, и хамло, подумал я о себе уже в следующую секунду. Мало того, что втянул девчонку в очередную бяку, так ещё и, психуя по этому поводу, орёшь на бедняжку.
Подстёгнутый идущими от Ашгарра токами осуждения, подошёл к Лере, погладил успокаивающе по плечу и виноватым голосом произнёс:
— Слушай, подруга, ты можешь с доброжелательным пониманием отнестись к моему молчанию?
Она подняла на меня покрасневшие глаза.
— С доброжелательным пониманием?
— Угу, — кивнул я.
Для проформы помолчав немножко, девушка облегчённо шмыгнула и ответила:
— С доброжелательным пониманием — могу.
После чего повела плечиком трогательно и одарила взглядом полным смирения.
— Вот и молодец, — похвалил я. Затем, поглядывая с иронией на Ашгарра, пропел за Николая Расторгуева (на самом деле — за Олега Ануфриева) «Уйду с дороги, таков закон — третий должен уйти», отвесил шутливый полупоклон и потопал в ванную.
