Шёл и думал: а ведь сейчас гляну в зеркало и наверняка обнаружу, что на башке прибавилось седых волос.
Ни фига не ошибся.
Глава 10
Будильник в мобильном был выставлен на семь сорок и когда прокукарекал, я своим ушам не поверил. Как так? Ведь только лёг. Вставать не хотелось, не выспался, не отдохнул после безумно трудного дня. И когда бы ни стояла передо мной задача по спасению Леры, чёрта лысого я бы поднялся в такую рань. Другие причины не прокатили бы. Ни деньги, ни жажда мести, ни известная тяга к справедливости не вытащили бы меня в ту минуту из гамака. Да и Леру-то спасать, честно говоря, кинулся не сразу. Стыдно признаться, но какое-то время после пробуждения лежал, находясь на границы сна и яви. Глаза слипались. Мысли путались. Губы шептали: сейчас, ещё немножко, ещё секундочку, ещё чуть-чуть. И не знаю, долго бы вёл себя столь позорно, когда бы — спасибо тебе, услужливое подсознание, — ни пригрезилось вдруг, что моя помощница, сидя в тёплой ванне, режет себе вены кухонным ножом. Ярко, очень ярко, во всех мельчайших подробностях мне эта жуткая картинка пригрезилось. В миг очухался, вылетел из сетки и поскакал в комнату Ашгарра. С такой прытью поскакал, что потерял по дороге левый тапок.
С Лерой всё было в порядке. Наряженная в смешную полосатую пижаму прижимала к себе плюшевого медвежонка и сопела в две дырочки под убаюкивающий перестук дождя.
Я подошёл к кровати, поправил одеяло.
— Умиляет картинка, да? — прошептал Ашгарр. Он сидел в кресле у двери и выводил в блокноте какие-то каракули.
— Угу, сейчас слюну пущу, — поскребя растительность на груди, буркнул я. Затем кивнул в сторону спящей красавицы и вполголоса спросил: — Как она в целом?
— Пока нормально.
— Проснётся, подхвати её сознание своим и держи. Чёрную волну почуешь, гаси. Сразу гаси, не дай подняться.
— Не переживай, сделаю, — пообещал Ашгарр. Поколебался секунду и предложил: — Слушай, я тут вот что подумал, а может, нам ножи-вилки попрятать?
Вот откуда страшная картинка пришла, догадался я. И так оценил его предложение:
— Глупость. — А чтобы не обиделся, поторопился объяснить: — Тогда и окна нужно заколотить, и воду перекрыть, и электричество вырубить, и защёлки в клозете и ванной выдернуть, и… И фиг его знает что ещё сделать для того, чтобы превратить квартиру в тюремную камеру. Сможем? Вряд ли. Поэтому просто контролируй эмоциональный фон и подавляй негатив.
— А если не справлюсь?
— Куда ты, блин, денешься.
— А если Силы не хватит?
Вот что Ашгарру всегда прекрасно удавалось, так это заронить в нашу общую душу зерно сомнения.
Показав ему кулак, я выразил уверенность:
— Хватит. — Потом перестраховался и на всякий случай посоветовал: — Но если всё-таки ощутишь слабину, не рискуй, сразу усыпи девчонку.
Ашгарр кивнул машинально, а потом вдруг задумался:
— Усыпить? А чем усыпить?
— Да не важно чем. Чем угодно. Мятой накорми, сказку расскажи, колыбельную спой, на крайняк заклинание какое-нибудь усыпляющее сплети. Одним словом, гляди по обстановке.
— А какое заклинание на твой взгляд тут лучше использовать?
Едва не сорвавшись на крик, я зашипел:
— Да что ж ты вечно как ребёнок малый, чёрт тебя дери.
Как ни сдерживал себя, всё равно вышло громко. Лера зашевелилась, повернулась на другой бок и пробормотала во сне что-то невнятное.
— Тсс, — приложил Ашгарр палец к губам.
Я подождал, пока Лера успокоится, наклонился к поэту и прошептал ему в ухо:
— Помнишь, как Сонного Тумана напустить?
— Который лавандой пахнет?
— Ну.
— Помню.
— Вот и напусти, когда невмоготу станет. Понял?
— Понял.
— Всё, я ушёл. Одолею врага, позвоню. Ну и ты, если что, тоже не стесняйся, звони.
— Удачи тебе, маг, — благословил меня Ашгарр взмахом руки, но не успел я сделать и шага, как он меня остановил: — Эй, Хонгль.
— Что? — замер я на месте.
— Только ты давай там поаккуратней как-нибудь. Знаю, повестка у тебя сегодня насыщенная, но не забывай о вампирах.
— И ты никому дверь не открывай. А если вдруг откроешь, в гости не приглашай.
— Ни за какие коврижки, — поклялся поэт, после чего предложил: — Слушай, а может, тебе чуток Силы отсыпать?
Предложение было заманчивым, но я, не без внутреннего борения преодолев искус, отказался:
— Спасибо, не надо. Важно, чтобы тебе хватило, а я уж как-нибудь «консервами» перебьюсь. Мне не впервой.
И, похлопав ободряюще Ашгарра по плечу, поплёлся в ванную.
Душ принимать не стал, бриться тоже, быстро, по-солдатски, умылся, в сто первый раз пообещав себе в процессе сменить прокладку в кран-бухте горячей воды, после чего порулил на кухню. Без особого аппетита проглотил не доеденные Лерой бутерброды, запил их бадьёй кисловатого на вкус кофе, глянул в окно (серо там было, пасмурно), вздохнул и — а что делать? — пошёл одеваться-обуваться.
По лестнице спускался, сунув руку подмышку и держа палец на спусковом крючке. А когда вышел на улицу, внимательно оглядел двор — нет ли где засады?
Засады не было.
Зато было всё то же осеннее ненастье. Дождь хотя и заметно ослаб, вовсе не думал сдаваться, накрапывал с унылой монотонностью. Расстрелянные каплями лужи отражали серое небо. Деревья безвольно роняли остатки листвы. Ветер, чтоб не скучать, гонял по двору кусок целлофана.
Картинка подстать настроению, вздохнул я, поёжился, поднял ворот куртки и, старательно обходя лужи, направился к машине. Болид стоял там, где я его и бросил, — на стоянке возле дома. Не стал ночью в гараж загонять, поленился или, как нынче говорят, обломился. Вот потому, когда подошёл, первым делом прижал руку к груди и попросил прощения:
— Извини, дорогой, что в стойло не затолкал. Так уж вышло. Даю слово, подобного больше не повторится.
Сказал и погладил любовно по мокрой крыше.
А когда вскинул брелок, чтобы вырубить сигнализацию, тут-то и услышал со стороны игровой площадки сдавленный звук, напоминающий одновременно и плач, и вой. В нечеловеческом этом оу-уа-у-у-у было столько тоски и боли, что меня аж передёрнуло всего. Подумал, что за дела такие мрачные? Ну и, само собой разумеется, пошёл глянуть, кого это так круто жизнь прижала. Долго искать не пришлось. Под пластиковым желобом выкрашенной в кричащие цвета детской горки обнаружил дворового пса Кипеша, это он так жутко выл-завывал. Как увидел его в таком состоянии, аж сердце захолонуло, даром что припрятано.
Дело в том, что дворянин этот кудлатый не чужое для меня существо, в своё время довелось мне принять в его судьбе самое что ни на есть активное участие. И в его судьбе, и в судьбе пятерых его сестёр-братьев. Так уж вышло, что именно я первым наткнулся на корзину с шестью щенятами, которых какой-то бессердечный обормот подкинул в наш подъезд три года назад. Выползаю, помню, из квартиры вот так же поутру, а они такие пищат жутко-жалобным писком. Сперва я не понял, кто это там пищит, решил, что крысы-разведчики очередного Охотника. Но затем поднимаюсь с взведённым пистолетом на площадку между третьим и четвёртым этажом, смотрю и вижу: барахтаются в корзине вонючки смешные. Сердце, конечно, дрогнуло. Пожалел подкидышей. Разыскал дядю Мишу, дворника нашего, выдал ему, не помню уже, какую сумму, всучил найденную корзину и отправил прямиком на птичий рынок. Пятерых дворник перепоручил тем тороватым дамам, которые зверьём торгуют, а шестого, самого шустрого, себе оставил. Приглянулся он ему чем-то, запал в душу. Назвали мы его за натуру энергичную Кипешом, воспитывали всем двором и всем же двором подкармливали. Вырастили миром это чудо лохматое. И вот это вот чудо невнятной породы и скулило теперь с утра пораньше от дикой боли. Скулило и плакало. Плакало навзрыд, но без слёз. Так умеют плакать лишь бродячие псы и детдомовские дети.
