– Он бы не поверил. Посмотри-ка вот на этот дерьмовый магазинчик. Покупаешь тут пару башмаков, а через два месяца ты бос. Помнишь Эла Сальвато?
– «Зеленый свет»?
– Да. – Фрэнни в зеркальце заднего вида взглянул на Касс – Эл Сальвато... был такой кусок дерьма, товарищ нашей юности. Когда он соглашался с чем-нибудь, то всегда говорил: «Зеленый свет». Ему казалось, что это очень остроумно.
– Но Фрэнни не казалось. Он за это дал ему по носу.
– Верно. Теперь у Сальвато три заведения. Это одно из них. Он держит магазин дешевой обуви, секс-шоп и забегаловку с греческой кухней. В прошлом году баллотировался на мэра, но, слава богу, проиграл.
Начальник полиции Маккейб провез нас туда-сюда по Крейнс-Вью, показал, кому что принадлежит, кто из старых друзей еще живет здесь, и между делом рассказал смешные истории, случившиеся здесь после моего отъезда. Это лишь подтвердило мои опасения: из Манхэттена пришли новые деньги и необратимо обуржуазили наши родные края. Теперь здесь открылось кафе, где подавали каппучино и круассаны, появился дилер автомобильной фирмы «Ауди», вегетарианский ресторан. Но какая-то часть города, каким я его помнил, продолжала существовать в разорванном и искаженном времени, будто в фантастическом романе, и поэтому мне показалось, что городишко совершенно не изменился. Чего стоила одна закусочная «У Скрэппи» – такая же, как и двадцать лет назад.
Касс задавала больше вопросов, чем я. Я был тронут, заметив, сколько рассказанных мною за все эти годы историй она запомнила. Пока мы ездили по городу, они с Фрэнни непрерывно болтали. Через какое-то время я перестал обращать на них внимание.
Мы проехали по Болдуин-стрит и свернули направо на Бродвей. Я улыбнулся, поняв, куда мы направляемся. Фрэнни остановил машину перед ухоженным красно-белым домиком с верандой, проходившей по периметру всего дома. С обеих сторон росли высокие каштаны. Теперь дом был в куда лучшем состоянии, чем когда я видел его в последний раз.
– Знаешь, чей это дом, Кассандра?
– Нет. – Она облокотилась на спинку переднего сиденья между Фрэнни и мной.
– В этом доме жил твой папа.
– Правда? Он никогда мне его не показывал. Можно посмотреть?
Мы вышли на тротуар перед домом.
– Почему я никогда здесь не бывала, папа?
Я хотел ответить, но Фрэнни поднялся на веранду и подошел к входной двери.
– Хотите заглянуть внутрь?
Он вытащил связку ключей и потряс ими, показывая, что может открыть дверь.
– У тебя есть ключ?
– От моего собственного дома? Конечно! – Не дожидаясь нашей реакции, он отпер дверь и вошел. Я догнал его уже в гостиной. Меня раздирали два желания – хотелось задать ему кучу вопросов и вместе с тем хотелось просто постоять там и повспоминать.
– Ты здесь живешь? Ты купил мой дом?
– Да! Уже семь лет.
– Сколько ты за него заплатил?
Фрэнни посмотрел, нет ли рядом Касс.
– Не твое собачье дело. Я купил его, когда женился. Моя жена работала исполнительным директором на «Эн-би-си», так что у нас была тогда куча денег. Когда мы разошлись, она оставила мне дом.
– Поздравляю! Когда я разводился, мне после раздела каждый раз приходилось проверять, не оттяпала ли жена какую-нибудь часть моего тела. Можно осмотреть?
– Разумеется. Хочешь чего-нибудь выпить? Кассандра, ты чего-нибудь хочешь?
– Можно пива?
– А тебе, Сэм?
– Ничего не нужно. Я слишком потрясен. Фрэнни Маккейб владеет моим домом. Ты у кого его купил, у Ван Гелдеров?
– У их сына. Они переехали во Флориду, а дом оставили ему. – Он двинулся в кухню. – Если тебе нужно посмотреть, валяй. Поднимись наверх, если хочешь.
– Можно, папа? – Касс выжидательно посмотрела на меня.
– Давай. Я собираюсь немного посидеть тут.
Через несколько минут Фрэнни вернулся с банкой пива в одной руке и стаканом молока в другой.
– Ты пьешь молоко?
– Хорошая штука. Так что с Паулиной? С чего это ты решил написать про нее?
– История слишком интересная, чтобы от нее отказаться. Я уже давно о ней думаю. Почему ты считаешь, что ее убил не ее парень, а кто-то другой? Ты должен все мне рассказать, ведь я ничего не знаю.
Он уселся напротив меня, сжимая стакан обеими руками.
– Я покажу тебе дело. Они с этим Эдвардом Дюраном в ту ночь гуляли вместе. Он приехал на выходные, чтобы побыть с ней. Он утверждал, что они поехали к реке выпить и позаниматься любовью. Он только запомнил, что выпили лишнего и страшно разругались. В самом деле страшно. Аж подрались. Потом успокоились и выпили еще.
– А из-за чего они разругались?
– Из-за того, что она хотела его бросить. Сказала, что она его не уважает и хочет уйти. Последнее, что он запомнил, – как она вылезла из машины, а он пошел за ней. Она подошла к воде, он следом. Она говорит: пошел вон. Он ее ударил. По лицу. Она упала и стала на него кричать. Наговорила кучу гадостей, точно спятила. Чересчур даже для сумасшедшей Паулины. Он пришел в ужас и убежал к машине, надеясь, что она опомнится. А пока ждал, все пил и, в конце концов, отключился.
Когда очнулся, прошел уже час. Он посмотрел на часы – половина двенадцатого. Паулина так и не вернулась. Он снова вылез из машины и осмотрелся, но ее не было. Он подумал, что она пошла домой. Его все это страшно разозлило, и потому он поехал к себе, в Бедфорд.
– Но ты говорил, что, когда его схватили, он сознался.
– Сознался, что был с ней один, что они подрались, что он ее ударил, что отключился. В прошлом он не раз вел себя во хмелю буйно – доказательств тому было немало. Нетрудно сделать вывод. А этого, друг мой, достаточно, чтобы убедить присяжных, было признаваться во всем этом? Что они поругались и что он ее ударил? Это же бессмысленно. Он ведь так и не признался, что убил ее?
– Не признался.
– А ты думаешь, что это не он?
– Да. – Фрэнни одним глотком допил свое молоко.
– А кто же?
– Мы говорим без протокола?
Я покачал головой.
– Я не записываю, и на мне нет подслушивающей аппаратуры.
– Успокойся, Сэм. Ты думаешь, мы где? В каком-нибудь полицейском сериале? Помнишь Дэвида Кадмуса?
В комнату вернулась Касс. Фрэнни встал и протянул ей пиво.
– Ты его точно помнишь? Такой тщедушный. Шлялся с Терри Уокером и Джоном Лешером.
Я с трудом вспомнил фотографию из нашего школьного ежегодника: трое мальчишек замерли вокруг 16-миллиметрового кинопроектора, все в застегнутых до подбородка строгих белых рубашках и очках в тяжелой черной оправе, как у Кларка Кента.