– Вероника!
Ее веки затрепетали и сомкнулись.
Далеко в глубине моего сознания я понял, что кто-то ее застрелил, но не мог пошевелиться. Я был не в силах отпустить ее тело, даже для того, чтобы увидеть, кто это сделал.
Я держал ее и смотрел ей в лицо – наполовину Паулинино, наполовину Вероникино. Потом мой ум прояснился, я положил руку ей на грудь и почувствовал, как тихо сочится кровь. Только кровь, никакой кожи. Я касался чего-то теплого и скользкого и острых раздробленных костей. Я отнял руку и посмотрел на покрывшую ее кровь и клочки мягких тканей.
Не знаю, как долго я сидел так, стискивая плечи Вероники. Я долго разговаривал с ней. Не помню, что я говорил.
Когда наконец смог, я нежно положил ее на пол и встал. В дверях я помедлил и оглянулся. Посреди комнаты лежала Вероника. Компанию ей составляли Паулинины признания в любви на противоположной стене. Две мертвые женщины вместе.
По вестибюлю я вышел на улицу. На крыльце прямо перед дверью лежал букет цветов, точно такой же, как я получил в Коннектикуте. Они казались яркими и хрупкими на фоне холодной белизны снега. Я должен был бы испугаться, но не испугался. Мог ли убийца остаться и наблюдать за мной после того, как убил Веронику? Нет, он был умнее. Он уехал из городка, медленно, чтобы не попасть в аварию или случайную неприятность. Я поднял цветы и нащупал записку. Там говорилось:
Привет, Сэм! Теперь она больше не будет тебя беспокоить. Твоя дочь в амерлингском «Холидей-инне», комната 113. Возвращайся домой и закончи книгу.
Я скомкал записку и бросил на крыльцо. Мне не хотелось снова дотрагиваться до нее. Этот тип дважды выстрелил Веронике в спину и оставил мне цветы. Я опустился на колени, чтобы подобрать записку, но замер, согнувшись: все происшедшее нахлынуло на меня и вызвало приступ тошноты.
Улица была пустынна и безмолвна. Сгустилась темнота, и уличные фонари сквозь вьюгу высвечивали только крошечные снежные пятачки. Во всех соседних домах горел свет: люди смотрели телевизор, разговаривали, пили виски и наслаждались уютом дома в снежную ночь.
Я подошел к машине, открыл дверь и, включив телефон, позвонил Фрэнни Маккейбу. Я рассказал ему о случившемся и добавил, что собираюсь в мотель забрать Касс. Он попросил меня оставаться на месте, пока не приедет сам, но я отказался: мне нужно было ехать за дочкой. Я собирался вернуться, лишь убедившись, что она в безопасности. Фрэнни сказал, что сейчас же пошлет кого-нибудь в мотель, но чтобы я, пожалуйста, оставался на месте. Я отключил телефон.
«Холидей-инн» приветливо светил вывеской. Будь я путешественником, я был бы счастлив увидеть этот знакомый знак.
Найдя нужный номер, я почувствовал, как грудь сдавил страх. Прижавшись к двери, я постучал.
– Да! Кто там?
– Твой папа.
Потом тоже был ужас, но совершенно другой. Кассандру потрясла смерть Вероники. Она не могла этого перенести. Несмотря на то, что ей бесконечное число раз повторяли, как все произошло, она по-прежнему считала, что это мое поведение вынудило Веронику оказаться в тот день в том доме, дожидаясь тех пуль.
Моя дочь три недели отказывалась даже разговаривать со мной, а когда заговорила, держалась враждебно и грубо. Когда она, наконец, согласилась встретиться, то настояла, чтобы при этом присутствовал Иван. Касс, которую я так долго считал сильной и совершенной, оказалась просто очень смышленой и хрупкой девочкой из разбитой семьи, и эта девочка слишком долго многое таила в себе, скрывала. А теперь больше не скрывает. После смерти Вероники она больше не могла сдерживаться.
Все, что мне высказала Касс, было по большей части правдой, а вынести правду всегда особенно трудно. Я-то думал, что наша любовь друг к другу была единственной хорошей, истинной вещью в моей жизни. Единственной привязанностью, которую я изо всех сил старался питать и оберегать. Но это оказалось не более чем полуправдой. Я совершил в отношении своей дочери большие ошибки, много ошибок, и теперь она без колебаний предъявила их мне.
Сегодня наши отношения выровнялись, но часто, когда мы сидим вместе и я, пока она не видит, рискую подглядывать за ней, у меня возникают некоторые сомнения.
Выяснилось, что у Вероники Лейк не было семьи, и ее романы были хаотичны. Когда я обнаружил, сколь немногие хорошо ее знали, это меня очень опечалило. Я охотно взялся привести ее дела в порядок: оплатил ее долги, организовал похороны – словом, прикрыл захламленную лавочку, которой можно было уподобить ее жизнь.
Одно время я думал похоронить Веронику в Крейнс-Вью, но потом понял, сколько горя причинил ей этот городок. Казалось, в своей жизни она не знала покоя. Почему бы не дать ей покой теперь? Вероника часто говорила, как любит океан и городки неподалеку от Лонг-Айленда. После некоторых расспросов и переговоров я сумел подыскать для нее маленькое сельское кладбище неподалеку от Бриджгемптона.
В очень холодный пасмурный день на похоронах присутствовали только Роки Зарока, Фрэнни, Магда и я. Хотела прийти Кассандра, но ее мать категорически ей запретила. Священник, служивший панихиду, был в синих перчатках с белыми северными оленями. Глядя на него, я подумал, что эта деталь понравилась бы Веронике.
После похорон ко мне подошел Зарока:
– Она когда-нибудь показывала вам фотоальбом?
Удивленный, я покачал головой.
– У нее был только один. С видами из окон ее любовников. Интересно, а? Только эти виды – ни людей, ни пейзажей. Знайте же, она встречалась со столькими людьми по всему миру... Но хранила только эти снимки.
– У нее было много любовников?
– Нет. Вовсе нет. В альбоме было много снимков, но только потому, что пока была с мужчиной, она постоянно снимала. Когда Вероника рассказывала мне о вас, я спросил, сделала ли она уже снимок из вашего окна. Она ответила, что нет – но она надеется, что ей не придется фотографировать вид из вашего окна.
– И что это означало?
Выражение его лица не изменилось, но в глазах я на миг прочел ненависть.
Когда мы с Маккейбом в его машине ехали обратно по лонг-айлендской скоростной магистрали к Манхэттену, я спросил, помнит ли он, как мы в детстве ловили светлячков.
– Еще бы! Такое не забывается.
– Но помнишь, как легко было их поймать? Какие ручные они были?
Я сидел на заднем сиденье; Магда сидела на переднем, но с улыбкой обернулась:
– Верно. Они действительно были ручные. Протяни ладонь – и поймаешь, сколько хочешь.
– Но что с ними делать дальше? Подержишь в руке, или посадишь в бутылку с вощеной бумажкой на горлышке, но знаешь, что, если продержать их так до утра, они умрут. – Я перевел взгляд на окно. – И все равно мы каждое лето выходили ловить их, верно?.. Вот так же и с Вероникой. Вначале она светилась – как светлячок, и мне действительно хотелось схватить ее. Но когда поймал ее, то не знал, что делать. Я никогда не знал, что делать с женщинами. Три брака? Как можно жениться три раза и так ничему и не научиться?
