— Догадываюсь. Авторитарный лидер может не тратить время там, где демократические правители просто по сути своей демократии вынуждены будут тратить время на обсуждение решения.
— Точно, — согласился Кравченко. — Демократия, Олег, — это хорошо, когда вокруг все более-менее спокойно, когда у вас есть вменяемые кандидаты в лидеры и, что немаловажно, образованные избиратели, которых не так-то просто обмануть. А Штаб… Штаб пытается балансировать между демократией и авторитаризмом. Использовать все плюсы и того, и другого. И там ведь, Олег, не дураки сидят: понимают, что трудно отделить агнцев от козлищ, а плюсы — от минусов. Но они, как ни крути, фигуры политические. А это значит, что для них важны формальности. А формальности могут иногда стать абсолютно непреодолимым барьером на пути самой великолепной идеи.
— И что тогда?
— Что тогда? — Кравченко продолжал стоять, опираясь одной рукой на стол, и глядеть прямо Олегу в глаза. — А почему ты об этом меня спрашиваешь? Действуй. Почему ты не действуешь?
— Я не знаю, что делать, Данил Сергеевич. Во-первых, я ведь просто приложение к винтовке. Я стрелять умею. А думать — не очень. А во-вторых… Все-таки я один.
— Почему? Ты зря так думаешь. А как же Иришка? И ко мне ты ведь все-таки пришел? А еще есть Денис, хотя вы с ним, кажется, друг друга не очень… Но уж он-то с удовольствием подсказал бы тебе, что нужно делать.
— Это совсем не то…
У Олега не хватало слов объяснить, но, казалось, умный старый Кравченко все понимал за пару минут до того, как Олег успевал об этом подумать. И, задавая вопросы, попросту издевался над глухим снайпером. Он сказал:
— Тебе хотелось бы, чтобы умный дядька Кравченко рассказал тебе о подполье. О какой-нибудь очень-очень законспирированной организации. О тех, кто ушел в тень, но до сих пор бдительно следит за тем, чтобы Штаб не наломал дров, и в любой момент готов вмешаться и все исправить. Мол, такой убеленный сединами хрыч, как Данил Сергеевич, просто не может не быть связанным с чем-то подобным? Так?
— Так, — признался Музыкант.
— Эх, молодежь… Стой-стой, только не говори мне своей коронной фразы, — Кравченко опять вернулся на диван, закинул ногу на ногу. — Если бы все было так просто. На самом деле вынужден тебя разочаровать, Олег. Нет никакого подполья. Никакой организованной оппозиции. Еще в конце войны банд, когда Штаб прибирал власть к рукам, подходили ко мне, интересовались, предлагали… И Миша Панченко. И Вадим Даренков — ты его не знал, а мужик был — кремень. И даже Доцент наш разлюбезный, которого сначала в Штаб никто не брал, предлагал организовать теневой Штаб. Но я отказал всем. Слишком это было очевидным. Есть другое, Олег. И это может пригодиться.
— Что это? Расскажи, Данил Сергеевич. — Музыкант даже подался вперед, жадно слушая Кравченко.
Олег никогда не был искушен в политике. Он в простых человеческих отношениях и в тех порой путался. Собственную женщину понять иногда не мог. Хотя Олегу говорили, что мужчины нередко не понимают женщин и даже случается наоборот — женщины не понимают мужчин, он в такое верил с трудом, подозревая, что его подкалывают. И теперь он внимал словам Кравченко как какому-то откровению свыше.
— Есть люди… К счастью, почти все они живы до сих пор. Мы договорились с ними, что не будем создавать никаких подпольных структур. Но если такая надобность возникнет, если надо будет заменить Штаб или мягко направить его по другому пути — мы вернемся к этому разговору. Штаб, Олег, конечно, нельзя назвать непогрешимым. Но люди, которые нами руководят, в целом делают все правильно. Просто их успехи застят им глаза. Такое бывает, и, к сожалению, не все умеют с этим бороться. Такие времена. Такие люди. Могло быть хуже.
— И что? Данил Сергеевич, можно этих твоих людей как-то собрать? Поговорить с ними? Что-нибудь решить?
— А вот решать, — Кравченко вдруг заговорил резко и жестко, — придется нам с тобой. Или тебе одному. Или ты хочешь, чтобы мы опять начали тратить время? Думай живенько, какая помощь тебе нужна, и если речь не пойдет о чем-то запредельном — я тебе помогу. Вернее, мы тебе поможем.
— Когда? — прямо спросил Музыкант.
— Когда скажешь, — пожал плечами Кравченко. — Это твоя тайна. Когда определишься, как с ней поступить, приходи, если тебе все еще нужна будет помощь.
Зима закончилась. По крайней мере, так убеждал календарь, на листах которого февраль уступил место марту. Однако на первый взгляд ничто не изменилось. Точно так же Город заметали снегопады, и по утрам специальные команды торопливо расчищали наиболее важные улицы. Там, где люди со снегом не справлялись, при необходимости протаптывались тропинки. Над Городом висела серая пелена, сквозь которую изредка выглядывало не слишком-то любопытное солнце, унылое и тусклое.
Олег пару раз выбрался в «серую зону». Каждый раз он старался покинуть «наш город» так, чтобы его никто не заметил и ему не пришлось бы предъявлять подписанного Доцентом пропуска. Возвращаясь, снайпер обязательно заходил в Штаб и демонстративно бросал Доценту на стол несколько крысиных хвостов. Зачем он дразнил штабиста, Музыкант и сам не понимал. Но это действительно доставляло ему какое-то странное удовольствие. Как будто он каждый раз подчеркивает свою независимость, свое особое положение. Доцент морщился, велел кому-нибудь выкинуть «эту гадость», брезгливо отодвигая в сторону толстые, похожие на белесые веревки хвосты. Доиграешься ты, говорили Олегу его глаза из-за стекол непременных очков в золоченой оправе. Доиграешься, я тебе обещаю. Я тебя терплю, потому что знаю — тебя стоит терпеть. Но я не вечен, а есть те, кто с удовольствием тебя съест.
Подавятся — также без слов, одним взглядом, отвечал ему Музыкант. Пусть других едят, — а я не такой, как все. Я — парень со странностями.
Однажды, выходя из кабинета Доцента, Олег столкнулся в коридоре с Вась-Палычем.
— Опять хвосты притащил? — спросил тот.
— Так точно, мой генерал. — Олег шутовским жестом вскинул ладонь к виску, а затем еще и поклонился. — Хочешь, в следующий раз тебе принесу?
— К пустой голове руку не прикладывают, — проворчал Вась-Палыч. — А хвосты мне ни к чему — лучше себе их оставь. На голове один отрастил, остальные попробуй к заднице приставить — вдруг прирастут. И вообще дурацкие шутки у тебя, Музыкант. Люди так не шутят.
— А может быть, — рассмеялся Олег, — я и не человек уже?
— И на эту тему я бы тоже не шутил. Особенно на твоем месте. Музыкант, ты что, не понимаешь: это для Доцента ты что-то значишь. Хотя иногда я не понимаю, зачем ты ему нужен. А мне ты ни на кой черт не сдался. Не понимаю я тебя, парень, и завихрений твоих, — он покрутил пальцем у виска, — не понимаю тоже. А непонятного я не люблю, непонятное слишком часто оказывается опасным. Мы тут, в Штабе, с огнем играть не очень-то хотим. Мы его тушить предпочитаем. Так что смотри, шутник, если однажды мы решим, что ты со своими странностями можешь стать спичкой, от которой что-нибудь полыхнет… Никакой Доцент тебя не отмажет, это я тебе обещаю.
