– Кастрюлю найти? – предположил Джу.
– Мне надо курицу убить, а я не могу…
– О боже мой. Курицу убить, – проговорил Джу. От глупости и неуместности просьбы он чуть не уронил на порог полотенце. – Подумать только. А дров наколоть и полы помыть не надо? А в лавку за лекарством дедушке сбегать?.. Мне прямо так пойти? А ничего, если я кусок мыла с собой прихвачу?.. Ну что ты на меня вылупилась? Неужели попросить больше некого?!
Соседка совсем растерялась и жалко пролепетала:
– Но… вы же храбрый…
– Да, и мне больше нечего делать, кроме как с курами воевать, – раздраженно рыкнул Джу и захлопнул дверь у нее перед носом.
«Курицу убить… – бормотал он все время, пока полоскался в лохани. – Это надо же… Вот так применение доблести и боевым наукам…»
Потом, надев чистую рубашку и отжав как следует волосы, он слегка отошел сердцем и подумал, что был излишне груб. Ну не пришла ей мысль обратиться за помощью к братьям. Может, она вину за укушенную руку загладить хотела. Предлагала Джу совершить ради нее подвиг. Бабы – они же странные. Им чего только в голову не придет…
Напялив на босу ногу старые сапоги и накинув кафтан на плечи, Джу спустился в сад и пошел вокруг дома, чтобы посмотреть, как справилась с курицей эта чудачка. Он уже не сердился и был готов снизойти до глупой девочки, предложив к ее услугам собственную храбрость.
Из дверей летней кухни, отнесенной на соседской половине вглубь огорода, раздавался горький дочкин рев и матушкина брань.
– Дурища ты, дурища! – кричала соседкина маменька. – Один раз довелось тебе из дерьма нос высунуть, так ты сама себя обратно топишь! Чего ты глазами ходила хлопала? Ждала, что счастье спустится с неба в корзине? Все прохлопаешь, дура! Кому твое кокетство нужно с твоей-то рожей? Мужика за яйца надо хватать и держать, не пускать! Была бы уже замужем пять раз… А ты все ходишь, зенки свои козьи вылупив, любви ответной ждешь! Кому она нужна, твоя любовь! Плюнул он на тебя, и правильно сделал!..
– Мама, я хотела… я старалась… Но он же не такой, как наши парни… Он благородный, а они все так – словно ничего не чувствуют… Только гневаются громко… Как будто это просто – замуж выйти…
– Ничего ты не умеешь, дура, ничего не можешь сделать вовремя!.. Чему я тебя только учила?..
И вот уже обе ревут и что-то невнятно друг другу бормочут.
Джу, пораженный коварством соседей, словно к земле прирос на некоторое время. Ни о какой курице уже не могло быть и речи. Он осторожно повернул и, между грядок с овощами, вдоль демаркационной линии плетня прокрался на свою, заросшую сорняками половину огорода. Откровение, которое он испытал, повергло его в шок. Вот они, женщины. Он ясно видел интерес в ее глазах. Но не предполагал, что этот интерес касается законного замужества. Охомутать его хотели, и кто!.. Дочь учителя чистописания из народной школы. Бред какой-то, даже в голове не укладывается… Как вовремя, однако, он раскрыл их шашни.
Ну, хватит, решил он. Довольно на сегодня, надо ложиться спать, пока не случилось чего-нибудь еще…
* * *
Посвятить всю свою жизнь подслушиванию чужих разговоров государь тоже не мог. Он и так теперь мало что успевал. До секретной комнатки в Ман Мираре он добрался лишь поздно вечером на следующий день после прибытия посольства. Можно даже сказать, ночью. Впрочем, все разговоры, происходившие в Большом Улье в досягаемости микрофонов, хранились в записи.
Император прослушал несколько текущих минут эфира на каждой точке, убедился, что сейчас разговаривают только в одной комнате и о любви, в пяти хранится полное молчание, а седьмой жучок транслирует равномерные звуки, похожие на шаги или удары в стену. Потом он настроил поиск на аналог слова «государь» в тайском языке, и подождал, что о нем скажут.
– Господин Дин говорил, что государь умен и все поймет правильно, если ему объяснить, – произнес один голос.
(Ну надо же. Государь порадовался про себя, что советник Дин так высоко его ценит и сыплет комплименты даже перед посторонними людьми и за глаза. Господину Дину зачтется.)
– Это рискованное предприятие, Фай. Я даже не знаю, кто из нас решится на такое, – с сомнением проговорил некто другой.
– У того, кто должен решиться, другого выбора не будет, – мрачно сообщил первый.
– Ты хочешь сказать, что все решено?
– У меня есть полномочия приказывать, если кто-то не поддается на уговоры. В конце концов, наше выживание зависит от нас же, и если мой народ потребует жертву от меня, я ее принесу. Надо и ему хотя бы раз в жизни не только для себя постараться…
– То есть ты выбрал?..
– Да. То, что выгодно и безопасно. Наша внутренняя независимость при внешней поддержке сильного государства – об этом можно было только мечтать, отправляясь сюда.
– Ох, Фай, мне не нравится. А вдруг здесь какой-то подвох? Я правильно тебя понял, ты хочешь брату предложить сыграть эту роль?
– Других кандидатов нет. Во-первых, он и так уже сорвался с якоря. Девственность дважды потерять нельзя. Во-вторых, может быть, в Царском Городе ему вправят мозги, раз это не под силу мне.
– Мне его жалко, Фай. Ему и так плохо.
– Свое «плохо» он успешно лечит. Но, может быть, ты хочешь пойти вместо него?
Молчание длилось десять ударов сердца.
– Нет, не хочу, – последовал ответ.
– Ну и спи тогда.
Скрип кровати, два вздоха. Тишина. Больше разговаривать не о чем. Время разговора – за половину стражи до текущего момента, значит, сейчас уже видят десятый сон. Что ж, с заходом солнца ложиться спать разумнее всего. Недоступная государю роскошь.
Император Аджаннар машинально поиграл с ускоренным и замедленным воспроизведением записи и решил вернуться к седьмому жучку, на котором вроде бы колотили в стену. С первого раза он не очень разобрался в природе этого стука.
Удивление его при первых же прозвучавших оттуда фразах было безмерно. Во-первых, говорили по-таргски. Во-вторых, это был совсем не Большой Улей.
– А я хотел бы знать, – произносил строгий отчетливый голос, – почему количество жалоб утраивается, стоит мне лишь на несколько дней покинуть пределы обители. Вот что это? А это что?.. – шелест бумаги. – Прихожанин Нарум жалуется, что жертвенная пища, принесенная им в храм, была поставлена к алтарю в немытой, грязной миске…
– Так ведь ему все равно, Единому-то… – попытался оправдаться низкий голос с простонародным южно-таргским выговором. – Он и так заберет – и пищу, и миску… Единый-то…
– А что подумает о вашем уважении к Единому господин Нарум – уже несущественно? Своим небрежением вы плодите в народе неверие! Впредь я хотел бы быть уверен, что отец надзирающий не зря ест свою кашу…
