Я сглотнул, в то время как она прошептала наборный код. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Я носил звезды, но в глубине сердца я был простым солдатом. Не более чем двадцать минут назад я ступил на землю, а у меня уже возникли проблемы, словно я вернулся назад на Базу.
Тип в неоново-оранжевых перчатках, напоминающий режиссера голо, стоял во главе колонны. Сейчас он достал свой аудиофон и что-то говорил в коробочку, а потом ткнул оранжевым пальцем в сторону оркестра. Они заиграли «Звезды и полосы навсегда», и начали маршировать.
Повернувшись, Твай посмотрела на них. Брешь между барабанщиками, идущими позади оркестра, и лимузином начала разрастаться.
– Вы потеряете всю вашу хореографию, мисс Твай.
Руфь Твай очевидно имела полномочия звонить председателю Объединенного командования. Но она видимо была достаточно гибкой, чтобы уменьшить свои потери.
Она покачала головой, и дыхание с шипением вырвалось у нее между зубов. Потом она резко опустила руку с аудиофоном и показала солдатам на инвалидные кресла.
– Уондер, интересно вы были таким же упертым, когда служили простым солдатом?
– Много хуже, – усмехнулся я.
Но ярдов через сто я уже не чувствовал себя таким умным. Моим проклятием стала не только боль. Мои бедра горели и дрожали, а на лице застыла глупая усмешка. Может, Твай и была сукой, но в одном эта сука была права.
Боль пульсировала в моих ногах. Округ Колумбия выглядел, звучал и пах, словно раковая опухоль. Удар слизней не коснулся Вашингтона, впрочем, как и многих других городов. Вокруг меня поднимались привычные здания. Толпы выстроились вдоль улицы. Но небо было серым, воздух холодным, а лица собравшихся бледными. Хотя все это едва ли это имело значение. Потери и усилия выжить высосали до дна силы человечества.
Пока мы маршировали я слышал приветствия как впереди батальона, так и позади.
Толпа начинала реветь, когда оркестр, возглавляющий парад проходил мимо.
Потом появлялся лимузин, несущий раненных и приветствия затихали, словно толпу накрывали занавесом.
Я думаю гражданские испытывали шок, видя, что те, кто был ранен, до сих пор не вылечились. Великолепно марширующий оркестр был таким огромным, что по размерам мог сравниться с остатками моей дивизии. Мы проходили мимо зрителей быстрее, чем они понимали, что мы и есть те самые герои, приветствовать которых они вышли на улицы.
Мой взгляд замер на старике у обочины – чучело в кепке ВИВ
[25]
и серовато-сером камуфляжном костюме, времен Второго Афганского конфликта. Сложив руки чашечкой и поднеся их к губам, он застыл, выкрикивая:
– Почему вы? Почему я?
Я заморгал. У него была целая жизнь, чтобы найти ответ на этот вопрос, а он до сих пор не нашел его.
Потом мои ноги стали двигаться автоматически. Моя улыбка напоминала смертельную маску, а моя рука, которой я размахивал в знак приветствия, напоминала деревянное весло на рабских галерах. Трибуны для высокопоставленных гостей, задрапированные в синее – цвет ООН, кроме этого были украшены полотнищами национальных флагов: красным, белым и синим. Они маячили где-то впереди, позади белого обелиска монумента Вашингтону. На мачтах для флагов, которые шли вокруг монумента, развивались на ветру флаги сотни наций.
Я почувствовал беспокойство. И дело тут не в солдатской гордости, просто я понимал, что должен подняться на трибуну и подойти к Генеральному секретарю ООН и президенту.
Когда все отряды остановились, на омертвевших и дрожащих ногах на газоне у ног генерала Вашингтона, оркестр ударил снова. Они заиграли мелодию, которая показалась мне версией какого-то марша, написанного во время Первой Мировой войны.
Это был монумент славы солдата. Тот факт, что единственным моим желанием было сесть, должно подсказать вам насколько солдаты любят парады.
Наконец вновь наступила тишина, если не считать аритмичного шелеста многонациональных флагов, барабанящих о флагштоки веревками для подъема.
Президент Льюис встал – до этого он сидел, наблюдая, как мы вышагиваем – и подошел к прославленной кафедре.
– Добро пожаловать домой! Весь мир приветствует вас и благодарит за то, что вы сделали!
Толпа позади нас взорвалась приветственными криками. Их голоса подхватил ветер. Судя по моим часам, Льюис говорил минут десять. Наконец он обратился ко мне:
– Генерал Уондер!
К тому времени я, ковыляя, поднялся на трибуну и был уже возле президента. Генеральный секретарь ООН – африканец, выглядевший словно скульптура, из красного дерева, одетая в костюм Савил-Роу
[26]
– присоединился к нам.
Сколько мы там простояли и что говорили, я не вспомню. Я помню лишь, насколько я устал, помню боль. Я никогда не включал голо, чтобы прослушать эти речи.
Должно быть получился занудный и длинный фильм. Война закончилась почти три года назад. Запечатленный на голо момент, когда солдаты воссоединяются с любимыми, не имел никакого отношения к нам, выжившим, тем, кто был в Экспедиционных силах Ганимеда., потому что нас набирали из тех, кто потерял свои семьи в результате удара слизней. Так что картина, запечатлевшая парад, ничуть меня не интересовала – обычное надувательство, приносящее деньги. Мне незачем смотреть этот фильм.
Кроме того, новость о возвращении могла стать сенсацией только для голоаудитории, поскольку семь сотен пехотинцев отправленных на Землю в течение последних недель, перевозил один и тот же транспортный модуль, мотавшийся туда-сюда много раз.
Однако не могу сказать, чтобы я возражал. Я не отгулял отпуск за пять лет, и за это время у меня накопилось достаточно денег – вот истинная награда офицера за сражение и долгий полет. Единственное, чего я хотел тогда, так это чтобы тот день поскорее закончился.
Генеральные секретарь заглянул в свой наладонник. Я стоял у него за спиной и видел, что жидкий кристалл перед ним покрыт, быстро скользящим синим текстом. Таким же образом данные прокручивались на боковом экране в наших скафандрах. Наконец он свернул все окна с записями. Тут оркестр заиграл «Звезды и полосы навсегда». Я решил, что это правильно. Мы ведь были в Америке. Хотя на Ганимед отправились и вернулись с него солдаты тридцать одной страны, не считая США.
Вот об этом я, пожалуй, тогда и думал.
Чьи-то пальцы сжали мой локоть.
– Генерал? Скажите слово?
Президент Соединенных Штатов давал мне руководство к действию, пока нас никто не видел.
Свежий запах опилок и свет, отфильтрованный через хлопковые полотна стен, натянутых вокруг кафедры размером два на четыре. Очень напоминало овальный кабинет. Один из телохранителей стоял у двери. Второй находился в поле слышимости, но делал вид, будто ничего не слышит.
