Но потом послышалось это и звучало оно громче, чем что-либо. Мое сердце. Гулкое, оглушительное биение моего сердца заполонило все пространство вокруг меня. Я могла только стоять и слушать в ужасе. Хуже всего было отсутствие четкого ритма. Бум-бум-бум, потом ничего в течение нескольких секунд. Вот оно снова начало биться, остановилось, застучало, и все это без всякой системы, нечетко и нерегулярно. Оно билось, когда и как хотело. А потом останавливалось. У него без конца менялось настроение. И оно делало что хотело. Но это было мое сердце, которое должно было работать без малейших перебоев.
Я знала, что слышу биение именно моего сердца, потому что всю жизнь страдала аритмией. Несколько лет тому назад все стало так серьезно, что мне пришлось провести целый день в больнице, где меня тщательно обследовали и сняли двадцатичетырехчасовую кардиограмму. Самый громкий звук, какой я когда-либо слышала, то и дело прекращался и возобновлялся, без всякой системы, без какого бы то ни было ритма. Может быть, он раздастся снова. А может, и нет.
— Миранда! Что это с тобой?
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сфокусировать внимание на ее голосе и лице. Франсес стояла на лестнице несколькими ступенями выше меня. На ней был красный халат и такого же цвета домашние тапочки, отчего ее бледная как снег кожа светилась в полумраке подъезда.
— Что случилось, дорогая?
Ее голос вывел меня из ступора. Я попыталась ответить, но язык мне не повиновался. Она медленно спустилась ко мне. Подойдя вплотную, она ухватила меня под локоть.
— Я сидела у окна и видела, как ты появилась. Ждала звонка в дверь и уже стала беспокоиться.
Она помогла мне преодолеть оставшиеся ступени. Без ее помощи я вряд ли бы с этим справилась.
— Это я во всем виновата.
— Не выдумывайте, Франсес. Если только все это не ваших рук дело. — Я старалась говорить шутя, но в голосе моем невольно проскальзывали нотки жалости к себе.
— Ты не понимаешь. Все гораздо сложнее, чем тебе кажется. — Она расхаживала взад-вперед по гостиной.
Я как раз закончила свою историю. С того момента, когда я увидела на улице призрак Джеймса Стилмана, до той минуты, как услыхала на лестнице все эти немыслимые звуки. Стоило мне начать, и все вырвалось на свободу, словно дикое животное, долго томившееся в клетке. Рассказав обо всех странных происшествиях последнего времени, я почувствовала себя лучше.
Франсес выслушала меня молча и заговорила только после продолжительной паузы:
— Я знала, что ты беременна, в тот день, когда мы ездили в Крейнс-Вью. Не знаю, помнишь ли ты, как я остановилась на веранде моего дома и сказала, что хочу побыть одна, а вы оба вошли внутрь.
— Помню. Хью обратил на это внимание.
— Я не хотела, чтобы вы видели мое лицо. По нему можно было обо всем догадаться. Вот тогда я уже знала.
— Но как, Франсес? Вы разве медиум? Она покачала головой.
— Нет, но когда я в молодости жила в Румынии, то встретилась с этими людьми… Шумда нас познакомил, и они кое-чему меня научили. Тогда-то я и допустила величайшую свою ошибку: они хотели, чтобы я узнала гораздо больше, а мне это было неинтересно. Ужас. Ужас как глупо. Шумда был румын. Вырос в деревне, а для тамошних деревенских жителей практическая магия — это вовсе не из ряда вон. Да такие вещи вообще-то и не должны быть чем-то из ряда вон. Они для нас такие, потому что мы слишком уж умные, слишком уж скептики и считаем себя выше всех этих примитивных фокусов-покусов. Но иной мир есть, Миранда. Большинство из нас отказывается это признать, потому что боится. Это угрожает нашей уверенности в себе. Но оно все равно никуда не исчезает. Дай-ка я тебе прочту кое-что. — Она подошла к столу и выбрала одну из многочисленных тетрадей, которые лежали у нее повсюду. Она называла их дневниками и исписывала их своими мыслями и понравившимися ей цитатами из книг, которые она прочла. Полистав тетрадь, она кивнула: — Вот, послушай: «Возможно, столкнувшись с пришедшим не отсюда, я буду делать всякие глупости; быть может, этот невидимый мир полон бесов и его следует ликвидировать. Я не могу знать того, чего не вижу; я боюсь того, чего не знаю; я ненавижу то, чего боюсь; я хочу уничтожить то, что ненавижу».
— Но я-то во все это верю. И всегда верила. Просто никогда до сих пор не сталкивалась с этим. Неужели вы и в самом деле уже тогда знали, что я беременна? Каким образом?
— По твоему запаху. И по цвету кончиков твоих пальцев.
— Чем пахнет от беременных женщин?
— Надеждой.
Я улыбнулась. На душе у меня просветлело.
— Разве можно почуять надежду? Она кивнула.
— Если знаешь как.
— А что с кончиками пальцев?
— Посмотри на них.
Я поднесла к глазам левую руку, но поначалу ничего не увидела. Потом у меня перехватило дыхание. Кончики моих пальцев стали менять цвет — теперь у них был цвет облаков в небесах. Словно свежий ветер гнал по небу перистые облачка — белые, пурпурные и красно-оранжевые. Они стремительно двигались по подушечкам моих пальцев. Цвета штормов, солнечных закатов, раннего утра. Они все вместе пролетали теперь перед моими глазами.
Наверное, от изумления я издала какой-то звук, потому что в этот миг все цвета исчезли и мои пальцы приобрели свой обычный цвет. Я некоторое время не сводила глаз со своей руки. Потом взглянула на Франсес, но уже совсем иначе, чем прежде.
— Вот что я увидела, когда мы ездили в Крейнс-Вью. Тебе это не увидеть — опыта нет. Сейчас я тебе помогла, чтобы ты сама могла убедиться.
— И это происходит со всеми женщинами? У всех такие пальцы? У всех беременных?
— Да.
— И вас в Румынии научили это видеть?
— В числе прочего.
— А что еще вы умеете, Франсес? Она шумно вздохнула.
— Немного. Я была слишком молода, чтобы оценить то, что мне предлагали. Знания гнались за мной по пятам, но я была проворнее. Когда ты молод, тебя интересуют только светские таланты, Миранда. Чтобы производить впечатление на окружающих и быть везде принятой. Но эти люди, а принадлежали они к самым разным слоям общества, хотели научить меня совершенно непостижимым вещам, потому что я была с Шумдой. Ах, если б у меня достало терпения и усердия! Я познакомилась со жрецом езиди, с братством сармунов… Ты и представить не можешь, каких людей я там знала! Но меня ничем было не пронять. Молодые словно из резины сделаны — от них все отскакивает. Шумда меня называл бимба визиа-та — своим испорченным ребенком, и совершенно заслуженно. — Она снова вздохнула и потерла руками бока. — Когда стареешь, слишком много говоришь с тенями. Старые воспоминания, запоздалые раскаяния. Я могла очень многому научиться, когда была молода, но я этого не сделала — огромная моя ошибка. Но кое-что я умею. Узнала, что ты беременна. Я знаю: все, что с тобой сейчас происходит, это следствие твоей беременности.
