— Странно, правда? Небольшой поворот, малейшее изменение положения — один щелчок — и все, что мы знаем наверняка, исчезает. Со мной точно такая же чертовщина приключилась сегодня утром. У нас есть одна ваза, стоит в офисе много лет, великолепная вещица — Лалик. Но вот кто-то ее возьми да и переверни. Когда я ее так вот увидел, то не узнал. Не мог понять, что это за предмет. Стоял в коридоре, ноги словно к полу приросли, и никак не мог сообразить — что это за чертовщина такая? А потом пришла Кортни, подняла ее, поставила как прежде, и вот вам пожалуйста — наша ваза.
Меня все это не очень впечатлило, что, должно быть, в полной мере отразилось на моем лице. Он прижал ладони к моим щекам и чуть надавил.
— Неужели ты не понимаешь? Ничто окончательно не завершено. Все эволюционирует, у каждой вещи сотни новых ракурсов, в каких мы ее прежде не видели. Глаз у нас замыливается, потом вдруг происходит что-то такое, и нас это приводит в недоумение, иногда даже выбивает из колеи или радует. Вот эту способность я и стараюсь поддерживать в себе — умение радоваться тому, чего не знаю.
Это было очень занятно и совершенно в духе Хью, но меня мало интересовало. Я его поцеловала, вернула лампу в прежнее положение и продолжила готовить обед.
Ночью меня разбудило прикосновение — к лицу, между ног, вверх и вниз вдоль бока. Мое трепещущее тело и пробуждающееся сознание согласно отозвались на эту ласку, и я застонала. Когда это случилось, то ли звук, то ли причина его породившая, подействовали на меня, как ведро холодной воды, и я со всех сил выпростала вперед руку и с громким треском попала Хью прямо по лбу. Вскрикнув от неожиданности, он отпрянул и схватился за голову. Через минуту мы уже над этим смеялись и прикасались друг к другу, и все это закончилось тем, чего он и желал.
Потом Хью заснул, а я лежала на спине с открытыми глазами. В рассветной тишине — было три часа ночи — я вспоминала события прошедшего дня, перевернутую прикроватную лампу и то, что он о ней сказал. Чем-то сродни этому было и мое пробуждение от его прикосновений. В отличие от Хью, я не умела радоваться тому, чего не знала. Совсем наоборот: разбуженная неожиданной лаской моего любовника посреди ночи, я ответила ударом. Я стала перебирать в памяти другие похожие случаи, понимая, что это невеселое озарение можно распространить и на всю мою жизнь. Я лежала онемелая и оцепенелая, как старушечья шея.
Я вспомнила это, стоя на дорожке, которая вела к дому. Что Хью сказал бы сейчас? Что бы он сделал, будучи на моем месте в последние несколько дней? Я совсем перестала понимать, что творится в моей жизни. Он был мертв, и та самая кривая лампа стояла наверху в нашей спальне. И дом наш был такой славный — квадратный, добротный, как престарелая, но еще бодрая тетушка. С верандой, где можно было бы повесить гамак и вести неторопливые беседы, попивать охлажденный чай, поставить у стены старенький велосипед. С верандой, где могли играть ребятишки. Закрывая глаза, я слышала топот детских ножек по деревянному полу. Осторожно! Притормози! Сколько детей у нас могло бы быть? Сколько велосипедов и сколько санок стояло бы у стены?
Я шагнула к дому, помедлила, снова шагнула. И в конце концов зашагала быстро и решительно. Неподалеку послышался гудок автомобиля. Я вздрогнула, но не остановилась — быстро направилась вверх по лестнице. Я не стала заглядывать в окна, поднявшись на веранду. Вдруг там окажется что-то такое, из-за чего я не смогу себя заставить войти внутрь?
Сунув руку в карман, я нащупала связку ключей на брелоке с эмблемой «Нью-Йорк Мете», подаренном мне Клейтоном Бланшаром, когда я у него работала. Вспомнив о нем, я немного успокоилась. Раз на свете существовал Клейтон, значит, был и Нью-Йорк, и старые книги, какой-никакой порядок вещей, горячий кофе и охлажденная содовая, пространство, где ты можешь передвигаться без опасения, что земля внезапно станет плоской и ты свалишься с ее края. В этом пространстве была любовь и здравый смысл тоже. Мне надо было туда вернуться ради себя самой и нашего ребенка. Воспоминания и этот младенец были наследством, оставленным мне Хью. Оно не могло существовать в той странной реальности, в которой я оказалась.
Я вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Вернее, попыталась. Потому что он не поворачивался. Не мог повернуться. Я сделала еще одну попытку — безрезультатно. Я взялась за дверную ручку. Она не поворачивалась, но была теплой. Словно за нее кто-то держался, перед тем как к ней прикоснуться мне. Я ее трясла, дергала, толкала, снова попыталась повернуть ключ, потом опять — ручку. Все напрасно.
Оставив ключ в замочной скважине, я подошла к одному из окон и заглянула внутрь. Ничего. Внутри было темно. Я разглядела только смутные очертания нашей мебели в гостиной: новое кресло Хью, диван. Неожиданно я ощутила настоятельную потребность проникнуть в дом, что бы меня там ни ожидало. Я вернулась к двери и повторила все прежние манипуляции, на этот раз с яростью, злостью и нетерпением. Замок, ручка, толкай, тяни. Без толку.
— Эй-эй, не надо так! Вы что, решили в щепу эту дверь разнести?
Держась за ручку обеими руками, я оглянулась. На дорожке стоял Маккейб, скрестив руки на груди. Он полез в карман и вытащил пачку сигарет.
— А вы что здесь делаете? Я думала, вам нужно быть… там.
— Я сделал все, что от меня требовалось. Рассказал, что видел, а они заполнили всякие бланки… Что еще можно сделать в такой ситуации? Я о вас беспокоился. Думаю, дай-ка зайду по пути в участок, посмотрю, как она там.
— Спасибо. Послушайте, а вы знали этих людей?
— Сальвато? Конечно. Она и ребенок были очень славные, но смерть Эла — небольшая потеря для человечества.
— Сальвато? Это их фамилия? Они жили в Крейнс-Вью?
— Ага. У Эла пара магазинчиков в центре. Эл Сальвато по кличке Зеленый свет. Мы вместе выросли. А что?
— Я… сама не знаю. Когда я заглянула в салон, мне показалось, что это мои знакомые.
Маккейб сделал глубокий вдох и быстро выдохнул — щеки у него раздулись.
— Такое зрелище не для всяких нервов. Особенно в первый раз. Я к этому так и не привык. Ничего удивительного, что вы обознались.
Я совершенно точно знала, что в серебристой машине находились Хью и его семья. У меня не было в этом ни малейших сомнений.
— Вижу, вы воюете с замком. Хотите, помогу? Кивнув на дверь, я выдавила из себя жалкий смешок.
— Не могу попасть в собственный дом. Что-то с замком. Ключ не поворачивается, ручка тоже.
— Можно попробовать?
Бросив недокуренную сигарету, он поднялся на веранду, взял у меня ключ и попытался отпереть замок. Раз — не получилось. Он чуть развел руками, и мне понравился этот его жест. Он не корчил из себя мужика, не возился с моим замком минут пять, пока тот не сдастся и можно будет взглянуть на меня с чувством превосходства. Маккейб вернул мне ключ после первой же неудачной попытки.
— Значит, так. У вас только два пути. Мы вызываем слесаря, и это вам обойдется баксов в пятьдесят, хотя я и знаю одного парня, который сделает скидку. Или вы притворитесь, что не видели вот этого… — Он что-то вытащил из кармана и показал мне. Отмычка. Я ее узнала по множеству фильмов. — Так что вы предпочитаете?
