– Я впервые вижу человека, который под допросным кольцом говорит, что для него важнее Кратос!
– Чего важнее?
– Собственной жизни.
Генерал усмехается, кивает.
– Идите, Петр Яковлевич, а мы с молодым человеком поговорим.
– Ваше превосходительство, с момента фиктивного расстрела на Светлояре информация заблокирована. Разве мы не будем снимать блокировку и продолжать допрос?
– Нет, не будем.
Генерал тяжело опустился на стул рядом со мной.
– Получен личный императорский приказ срочно прекратить все допросы, – продолжил Хлебников. – Парень обладает информацией, к которой ни у кого из нас нет допуска. Мы, похоже, и так узнали лишнее. Иди!
– Да, Святослав Игоревич.
Следователь торопливо вышел, а генерал склонился ко мне.
– Эх! Попало мне из-за тебя, парень. Что же ты молчал про уровень секретности?
– Для меня это новость, Ваше превосходительство.
– А вот и врать начинаешь. Петька на тебя не жаловался. Допросное кольцо-то у тебя на пальце, а сигнал ко мне приходит, на устройство связи. А ты думаешь одно, а говоришь другое. Пятый уровень секретности, значит? – он усмехнулся.
– Это уровень секретности моего дела, не знаю почему.
– Ладно-ладно, снимай игрушку. Сам-то сможешь или совсем ослабел?
– Смогу.
Я стянул с пальца кольцо и отдал Хлебникову. Он освободил мне запястье от манжеты.
– Ваше превосходительство, император подтвердил отвод обвинения?
– А куда ему деться, парень? Процедура-то гласная.
Спустя несколько часов я управлял вхождением Тессианского флота в стратосферу Кратоса. Нам дали посадку!
Ковровой дорожки не постелили, но журналисты умудрились просочиться к кораблям через считанные минуты после приземления. Пожалуй, это хорошо. Огласка мне на руку. Обвинение снято, но это только первый слой правды. Есть и второй: у меня Т-синдром, и императору об этом известно. Очевидно, не ему одному. Я подумал, что наверняка есть и третий слой правды, и четвертый, и пятый…
Близится вечер. Рыжее солнце клонится к закату, тепло, легкий ветер шевелит волосы.
Кратос…
Дом. Родина. Как ты меня примешь? Как ты примешь всех нас? Как ты примешь обреченных, вернувшихся к тебе?
Больше всего я боюсь, что нас засадят в карантин, и я ничего не успею сделать. Я бы на месте Страдина поступил именно так. Мы явились с зараженной планеты. Хорошо если ему хватит выдержки сгоряча не спалить здание, где нас запрут.
– Сделайте заявление для прессы! – орет ближайший журналист.
– Я прошу немедленной аудиенции у императора, – говорю я. – У меня есть для него информация, которая слишком важна, чтобы медлить. Речь идет о судьбе империи.
– Что вам стало известно?
– Я скажу об этом только императору.
Интересно, чего он испугался, когда велел прекратить допрос?
На перстень связи упал репортаж о моем прибытии, я иду к дверям космопорта и одновременно смотрю на себя со стороны и слышу свой голос. Рядом со мной Юля, Герман, Саша Прилепко, Анатоль. Следом идут остальные. Когда двери разъехались в стороны, я уже просматривал первую статью о нашей посадке, поражаясь оперативности журналистской братии.
Космопорт Кратоса построен добрых три сотни лет назад, когда корабли еще шумели, загрязняли воздух и доставляли прочие неприятности, так что до столицы от него километров сто. И никаких строений ближе чем в пятнадцати километрах, кроме оборудованных мест для посадки гравипланов и вертолетов, центра управления и самого здания космопорта – только лес и поля.
Перед выходом из здания всегда многолюдно, огромная площадь заполнена воздушным и наземным транспортом. Но сегодня она напоминает море в наивысшей точке прилива или реку, вышедшую из берегов.
Я шагнул на тротуар перед площадью и едва подавил в себе желание тут же остановиться. На каждом втором гравиплане – феникс, возрождающийся из пепла. Нас ждут.
От ближайшего гравиплана отделились двое, одетые столь строго и серо, что у меня не возникло ни малейшего сомнения в наименовании ведомства, которому они имеют честь служить.
– Господин Данин?
Я кивнул.
– Вы пойдете с нами.
С его кольца стек серебристый шарик, я взял его из воздуха и убедился в их полномочиях сотрудников службы безопасности Кратоса. Ордера на арест послание не содержало, однако я сказал:
– Да, конечно.
Обернулся к своим людям и через устройство связи попросил не сопротивляться. Они усмехались горько и разочарованно. Да, я понимаю. Из тюрьмы в тюрьму, только семь дней свободы.
– Ждите! – приказал я.
Ждите! Верьте! Надейтесь! Мы еще успеем стать изгоями без права обжалования приговора.
Улыбнулся Юле, кивнул Герману и Саше.
– Все в порядке.
Открылась дверь гравиплана, первым вошел один из службистов, я последовал за ним, сиденье почти не прогнулось подо мной – аскетическая традиция военного ведомства. Рука коснулась грубоватого черного дерматина. Второй службист сел рядом и захлопнул дверь.
– Куда летим? – насмешливо спросил я, когда мы оторвались от земли.
Они выдержали долгую паузу. Вряд ли с садистской целью. Скорее получали информацию через устройства связи.
– Государь согласился принять вас, – наконец сказал службист справа от меня.
Я вознес короткую молитву. Слава богу! Первый раунд моей сумасшедшей игры ва-банк я выиграл.
Император Владимир Страдин предпочитает давать аудиенции в кабинете с массивным дубовым столом, старинными креслами, позолотой на стенах и знаменем империи. По-моему, традиция отвратительная. Я чувствую себя не в своей тарелке и с тоской вспоминаю Анастасию Павловну, принимавшую визитеров в саду и вершившую государственные дела во время прогулки.
Страдин одет скромно, без шитья, золота и прочих украшений, что откровенно контрастирует с роскошной обстановкой кабинета. Император прям, спокоен, только руки, сжатые в кулаки, лежат на столе. Я никогда не понимал, что он за человек, искренен он или играет. Лицо самое обычное, вытянутое, с длинным носом, тонкими губами, маленькими, глубоко посаженными глазками – тысячи таких лиц. Не красив, не некрасив. И всегда спокоен и уравновешен, как транспортный корабль под охраной флота. Наверное, это хорошо для императора, но я не вижу, кто он на самом деле, что думает, чего хочет. Где та искра внутри него, что зовется душой? Она у него есть?
Он предлагает мне сесть. Стул с гнутыми ножками и без подлокотников кажется крайне неудобным. На белом знамени Кратоса за креслом Страдина расправил крылья багровый феникс, восстающий из пепла.
