Дверь на балкон открыта, пахнет жасмином. Там Хазаровский любезничает с какой-то дамой. Выхожу и встаю рядом. Он тут же извиняется перед собеседницей, и она упархивает в зал. Черт возьми! Да он передо мной, как школьник перед учителем. И я испытываю от этого скорее разочарование, чем удовольствие. Я считал его сильнее и независимее.
– Из вас отличный устроитель фейерверков, – замечаю я.
– Вы думаете, я ни на что более не способен?
– Да, нет. Просто пир во время чумы.
– Чума идет на убыль. А я искренне восхищен вашей победой. И не я один. Если вы не верите в меня – возьмите кольцо.
Он снимает малое кольцо и протягивает мне на раскрытой ладони.
– Завещание императрицы уже ничего не значит. После ваших побед вы можете назначить себе любого преемника, хоть Анри Вальдо! Народ съест все что угодно. Ну, берите!
Я усмехаюсь.
– А что, Анри Вальдо – это мысль. Лидер, харизматическая личность. И Психологический центр за плечами, так же как у вас. Интересно, отпустит ли он Тессу. Впрочем, там уже нечего отпускать.
Рядом с нами большой вазон с красными цветами. Хазаровский втыкает кольцо в землю и поворачивается, чтобы уйти. Рискованное представление. Я держу паузу. Опираюсь спиной на балюстраду балкона, пробую шампанское.
Он берется за ручку двери.
– Леонид Аркадьевич, такими вещами не бросаются, – замечаю я.
Хазаровский оборачивается, и я вижу ужас в его глазах. И только тогда чувствую боль. Пуля прошивает меня насквозь, входит в сердце и разрывается на сотни частей. Все заволакивает синее сияние, и сквозь это марево я совершенно четко вижу путь каждого осколка. Они пробивают кожу и камзол и разлетаются в стороны, словно я состою из воды, а не из плоти. Я падаю. Рядом растет лужица крови и светится синим. Я не человек. Я теос. Вспоминаю слова Германа: «Если хочешь покончить самоубийством – возьми аннигилятор». Тогда было рано, теперь стало актуальным. Трансформация практически закончена.
Гремят выстрелы, возле балконной двери падает Хазаровский. У него плечо в крови: Вазон с цветами разлетается вдребезги, по полу звенит малое кольцо. Лео протягивает к нему руку.
Я усмехаюсь. Ничего, я уже прихожу в себя. Тело быстро восстанавливается, зарастают ходы, проделанные осколками, и сердце все увереннее гонит по жилам голубую кровь. У меня осталась только оболочка человека, и, наверное, будут шрамы на еще живой коже. Они исчезнут позже, когда вся она приобретет синий оттенок и станет светиться серебром, как тело цертиса.
Я встаю, вызываю охрану через перстень. Приказываю оцепить императорский дворец вместе с садом. В глазах Хазаровского страх, Лео отдернул руку от кольца и закрывает рану на плече. Поздно, мой милый! Я связываюсь с Германом, он здесь же, на банкете, объясняю, в чем дело, и наклоняюсь за кольцом.
Императорские гвардейцы распахивают двери на балкон, с ужасом смотрят на меня.
– Произошло покушение, – говорю я. – Хазаровского арестовать, доставить в СБК и под допросное кольцо немедленно. Они предупреждены.
На мне белый камзол, и синие пятна моей измененной крови, наверное, смотрятся впечатляюще.
Леонид с трудом поднимается на ноги, устало смотрит на меня, между пальцев течет кровь, настоящая, красная. И я завидую этому цвету.
– Государь, – говорит он. – Я невиновен.
Игнорирую.
– Выполняйте приказ, – бросаю гвардейцам. – И двое со мной. Я уезжаю.
К бабе Насте на расстегаи. Я не сказал этого вслух, хотя вряд ли они помнят, кто такая баба Настя. Была когда-то императрица Анастасия Павловна. Только с ней одной во всей империи я могу беседовать на равных, а мне нужен сейчас именно такой человек.
Я выхожу в зал в сопровождении охраны. Публика застыла в ожидании. Они слышали выстрелы и смотрят на меня как на восставшего из гроба. Они почти правы. Сотни глаз прикованы к синим пятнам и дырам на моем камзоле.
– Все в порядке, господа, – объявляю я. – Произошел инцидент, расследование которого уже поручено СБК, прошу вас быть настолько любезными, чтобы дождаться сотрудников этого ведомства и ответить на их вопросы. А я вынужден вас покинуть. Веселитесь.
И прохожу через безмолвный зал.
Уже у выхода встречаю Германа. Он торопится вернуться в СБК и направляется к гравиплану. С ним, видимо, еще один службист. Я мельком вижу его лицо, он слишком быстро отворачивается, едва успев пробормотать положенное приветствие. Он кажется застигнутым врасплох. Это лицо мне определенно знакомо.
Где же я его видел?
Анастасия Павловна ждет, несмотря на поздний час. Служанка проводила меня на второй этаж. Императрица сидит за столом, руки на скатерти, пальцы сплетены. Синие пальцы.
Перед ней мясной пирог распространяет дивный аромат. Нетронут. Мне тоже не хочется есть. Я подхожу к столу. Анастасия Павловна единственный человек на Кратосе, который не встает в моем присутствии, и я нимало этим не возмущаюсь.
– Добрый вечер, Даня, садись, – говорит она. – Пирога хочешь?
– Нет, спасибо.
Она кивает.
– Угу. А ешь еще?
– Что?
До меня не сразу дошел смысл вопроса.
– На последней стадии Т-синдрома потребность в еде практически исчезает, – говорит она. – Может, мы от голода умираем?
Она отпускает служанку, и мы остаемся вдвоем.
– Ну что, Даня, арестовал первого, кто под руку подвернулся? – спрашивает она. – Слава Александра Филипповича покоя не дает, Даниил Андреевич? Скоро на пирах убивать начнешь?
Информация о покушении еще не успела просочиться в прессу, но я не сомневаюсь, что у императрицы собственные осведомители.
– Какой из меня Александр Филиппович! – усмехаюсь я. – Я защитник, а не завоеватель. А по поводу убийств на пирах – преувеличение, Анастасия Павловна. От допросного кольца не умирают. Невиновен – выпущу.
– А с чего тебе вообще эта мысль в голову взбрела?
– Ему это выгодно. Он понял, что я сомневаюсь в нем, как в возможном претенденте, и испугался, что найду другого. Протестировал. Устроил спектакль с отказом от должности принца империи, увидел, что я не ползаю перед ним на коленях, умоляя принять кольцо, и отдал приказ стрелять через устройство связи.
– Складно у тебя получается. Только Лео на это не способен. Был способен еще год назад, не спорю. Но в Центре ему основательно прочистили мозги. Спасибо Евгению Львовичу. Действительно спасибо, совершенно искренне, а то бы я тоже сомневалась. А самолюбие у него болезненное, это да! И всегда было. От меня-то с трудом терпел упреки. А уж от тебя! Ты же его в два раза моложе и неизвестно откуда взялся, – она усмехнулась. – Что ты ему сказал?
