В коридоре послышались шаги. И я осознал, что сижу на полу рядом с дверью с литерой F. Евгений Львович подошел ко мне, улыбнулся:
– Так и знал, что ты здесь.
Подал руку.
– Поднимайся. Извини, что затащил тебя в это место, иначе не мог, у меня дежурство.
– Все в порядке, – сказал я.
Мы идем по полутемному коридору, мимо дверей, помеченных буквами, к началу алфавита.
– Что случилось? – спрашивает он.
Я начинаю рассказывать.
Перед нами тает дверь с литерой А, и мы оказываемся в шлюзе.
– Ох! – говорит Евгений Львович. – Ну мы же договорились книги писать.
В первые месяцы после освобождения я действительно просиживал над «Историей Тессы», которую начал еще в Центре, и был безмерно рад устройству связи и доступу к архивам.
Я развел руками.
– Не смог.
Перед нами растаяла вторая дверь, мы шагнули в коридор блока А и подошли к двери с надписью A3. Ройтман открыл, и мы вошли внутрь.
– До меня хорошие слухи доходили, – заметил он. – Я считал, что император тобой доволен.
– Публично похвалил, приватно к вам отправил.
– Молодец, очень психологически грамотно. Сказал насколько?
– Сказал, что вы мой лечащий врач, вам виднее.
Ройтман прищурился, от глаз разбежались насмешливые морщинки.
– Так и сказал «лечащий врач»?
Я кивнул.
– Да, это большой прогресс. Нам понадобилось три десятка лет, чтобы доказать Анастасии Павловне тот очевидный факт, что если больной не безнадежен, эвтаназия не имеет никакого смысла. Видно, что-то сдвинулось в мире, если прояснение в мозгах наступает даже у императоров.
Я улыбнулся.
Кабинет Евгения Львовича почти такой же, как в блоке F, но присутствуют и некоторые вольности: кресла вместо прикрученных к полу жестких стульев, пара цветов в пластиковых горшках и бонсай на пластиковом же подносе.
– Садись, – сказал он. – Почему же ты не предупредил императора?
– Он бы мне не позволил осуществить этот маневр. Данин мне не доверял, это было видно. Я просто хотел завоевать доверие.
– Угу! Ва-банк, пан или пропал, и победителей не судят! Понятно. Ты ему это объяснил?
– Ну-у…
– И что сказал?
– Пообещал впредь щадить нежные императорские нервы.
– Очень остроумно, – угрюмо сказал Ройтман. – А извиниться ума не хватило?
– Он обещал мне прощение и не дал его.
– Анри, о прощении вообще не заикайся. На это уйдут годы. То, что ты на свободе да еще командуешь флотом – просто блестяще. Девять лет назад мы, помнится, провожали тебя в комнату для эвтаназий.
– Да, я помню, но я стал другим человеком.
– Мы тебя сделали другим человеком, Анри. Но родственники твоих жертв еще живы, и для них ты прежний. Ты – убийца дорогих им людей. И пока они живы, ни один император тебя не простит. Смирись с этим. И радуйся тому, чем обладаешь, это очень много.
Давно Ройтман не говорил со мной так жестко.
– Все? Вопрос исчерпан? – спросил он.
– Да.
– По поводу остального. Ну что я могу сказать? Это не девиация, это акцентуация личности. Мы о ней знали, но не трогали. Необходимости в лечении нет. Но если собираешься служить – будет мешать. Можно слегка подкорректировать.
– Я сам справлюсь?
– Думаю, да. Если хочешь заняться закаливанием воли и упражнениями в смирении. Можно и бросить пить самостоятельно, и с кокаина слезть. Только большинство людей в этом случае обращаются к врачу. Знаешь, сейчас новая профессия появилась – «дизайнер личности». Приходит к такому дизайнеру человек и говорит: «Мне в моем характере не нравится то-то и то-то, подкорректируйте, пожалуйста». Но то, как они это делают: чистой воды кустарщина. Если после эпидемии еще кто-нибудь выживет – открою частную практику и покажу им, как надо работать. Так что пользуйся моментом, пока бесплатно.
Я улыбнулся.
– Вообще-то я при деньгах.
Ройтман засмеялся и замахал руками.
– Да бог с тобой! У тебя неограниченный кредит.
– Спасибо. И сколько это займет времени?
– Значит так. Корректировка будет очень легкая. Я не собираюсь лишать тебя склонности к самостоятельным действиям и резкости суждений. Но прежде, чем заниматься самоуправством и дерзить императору – подумаешь. Устраивает?
– Ну, в общем да. Честно говоря, мне бы хотелось отчитаться перед Даниным.
– Он порадуется уже тому, что ты досюда дошел. Это исключительно для тебя, чтобы впредь не возникало проблем из-за того, что выеденного яйца не стоит.
Я кивнул.
– Тогда трое суток. Найдешь?
– Найду.
– Здесь половина комнат, как всегда, пустует. Так что пошли. Переночуешь здесь.
Мы вышли в коридор.
– Вниз по лестнице и направо – столовая, – сказал Евгений Львович. – Завтрак в девять утра.
Открыл дверь камеры соседней с кабинетом. Она почти такая же, как была у меня в блоке F. Мне стало не по себе.
– Я запирать не буду, естественно, – улыбнулся Ройтман. – Остальные комнаты запираются с восьми вечера до восьми утра. Так что ночами гулять здесь не принято. Но ко мне заходи, чаю попьем.
– А что днем здесь можно ходить по всему блоку? – поразился я.
– Конечно. Это же блок А, а не F.
– Курорт, – сказал я.
– Для местного избалованного населения и это не курорт. Ну все, спокойной ночи.
Утро я провел в приятной компании трех психологов блока A3, завтракая с ними за одним столом в общем обеденном зале.
Тогда меня вызвал Данин.
– Анри, вы где?
– Как где, государь? У Евгения Львовича.
– У Ройтмана?
– Да, Психологический центр, блок A3, ем тюремную яичницу.
– Приятного аппетита. Что он вам прописал?
– Коррекцию акцентуации личности.
– Угу. И сколько это займет?
– Трое суток.
– По-божески. На четвертые вы мне нужны на орбите.
– Да, государь.
Я изложил Ройтману содержание разговора.
– Делаешь успехи, – сказал он. – Ни одной дерзости за минуту.
Даниил Андреевич Данин
Утром со мной связался Герман.
