Повседневные детали — и те обычно вспоминаются с превеликим трудом. Что уж говорить о снах, которые видела несколько дней, а то и месяцев назад.
Когда Мей наелась и задремала, я положила ее в кроватку. Порывшись в ящике стола, откопала дневник, который завела, когда сны только начинались. Я не прикасалась к нему с Европы и теперь спешила поскорее запечатлеть на бумаге новейшее развитие событий, пока те совсем не изгладились из памяти. Чем больше я писала, тем больше вспоминала: цвет верблюжьих глаз шорох песка под кожистыми подушечками лап фелины.
Мой мозг, впавший с рождения Мей в состояние, близкое к оцепенению, наконец встряхнулся, и возбуждение раскатывалось волнами до самых дальних закоулков. Это можно было сравнить с побудкой в казарме: сперва вскакивает кто-нибудь один, потом другой, и вскоре шум и гомон доносятся со всех сторон, шуршат одеяла, ударяют об пол пятки.
Я с ходу заполнила несколько страниц, не заботясь ни о хронологии, ни о логике событий. Это был дневник, а дневник — это разговор с самим собой. Я-то понимала, что хотела сказать, — какая лично мне разница, что в записях сам черт ногу сломит?
Часы не так чтобы «летели незаметно», но я провела за этим занятием всю вторую половину дня и устала, как не уставала давно, — той усталостью, что наступает по окончании трудной работы, которая много для тебя значит.
Когда Дэнни пришел домой, я была очень оживлена и рада его видеть. Однако ничего не сказала ему о дневнике, потому что сперва хотела сама как следует разобраться, зачем его веду. Чтобы достичь катарсиса — или просто убить время? Не исключено, что я просто делаю заготовки для детской книжки, которую раньше думала написать. Глубинных — мотивов сегодняшнего поступка я не понимала, так что решила преждевременно не распространяться.
Через несколько дней я купила в канцелярском магазине шикарную тетрадь в кожаной обложке и стала переносить туда все свои записи. Выкладывая двадцать семь долларов за тетрадь, я понимала, что это уже не игрушки, — последний раз я покупала тетради еще в колледже. Такое количество неприветливо чистых страниц действовало на меня возбуждающе, но в то же время немного пугало. Почерк у меня не ахти, поэтому я писала медленно и очень тщательно, получая удовольствие от самого процесса письма и впервые понимая, почему монахи прежде тратили столько времени на украшение рукописей.
Для начала я попыталась свести все мои ясмудские сны воедино и нащупать некий стержень. Начала с самого первого сна и первых моих слов, которые адресовались Пепси в самолете, снижающемся к Рондуа:
«Помню, когда-то в море было полным-полно рыб с загадочными названиями — мудрагора, кукуроза, ясмуда — и можно было почти целый день ничего не делать».
Мей спала или разглядывала повешенный над кроваткой розовый мобиль в виде совы, а я прилежно скрипела пером.
4
В один холодный ветреный день мама пригласила меня и Мей в ресторанчик «У Эми и Джо» — претенциозное, «чисто американское» заведение, где нам подали приличное мясо по-мексикански с соусом чили, семь долларов порция.
На обратном пути мама завладела коляской и ни на какие мои уговоры не поддавалась. Когда-нибудь, сказала она, мы устроим девичник и пообедаем все втроем. И расплылась в улыбке.
Я задумалась и попробовала представить себе Мей Джеймс достаточно взрослой, чтобы самой сидеть за столом, с ногами достаточно длинными, чтобы доставать до пола, лицом достаточно интересным, чтобы привлекать внимание мужчин.
— О чем ты думаешь, милочка? — О том, какое все-таки у родителей преимущество перед детьми, даже нечестно. Их рождение — для нас это второе начало, но наша смерть — для них это начало конца.
— Очень поэтично, милочка, не надо только так мрачно, это вредно для лица. Подожди, это уже ваш дом? Что там такое творится?
Я вздрогнула: перед самым нашим подъездом под произвольными углами стояли пять полицейских машин. Водители слишком торопились, чтобы нормально припарковаться.
Слава богу, я точно знала, что Дэнни спокойно сидит на работе. Звонила ему десять минут назад предупредить, что обедать будем позже из-за «ланча с мамой».
— Каллен, похоже, у вас там что-то случилось. Может, лучше к нам поехать? Возьмем такси, позвонишь Дэнни от нас.
— Нет, мам, не надо, я хочу узнать, что там такое. Вдруг это у нас. Может, я газ забыла выключить?..
Мы подошли к полицейскому ограждению.
— Извините, офицер, но я тут живу. В чем дело, не скажете?
— Пара трупов. Какой-то псих прикончил мать и сестру. Просто кошмар.
Обычно в таких случаях любят говорить: мол, стоило это услышать, и тут же стало ясно, о ком речь; но что касается меня, это было бы явным преувеличением. В тот момент я даже не помнила, что Алвин Вильямc живет в нашем доме. Он вообще плохо запоминался, кроме как своими преступлениями.
— Ну ни хрена ж, только посмотрите на него!
Мы стояли и беседовали с полицейским из ограждения, который ничего больше не знал. Однако он первым увидел, что Алвина выводят из дома. Была середина дня, но Алвин был одет в клетчатую пижамную рубашку и, по-моему, юбку. Точно не уверена, потому что сперва меня накрыла волна шока, а потом мое внимание приковало выражение на его знакомом лице. Спокойствие, полное и абсолютное спокойствие. Руки его были сцеплены спереди наручниками, и, спускаясь к полицейской машине, он спотыкался чуть ли не на каждом шагу.
— Не, ты глянь, кровищи-то сколько!
Рядом с нами торчали два чернокожих подростка в одинаковых ветровках и зеленых шерстяных шапочках. Они жадно впитывали глазами происходящее.
— Да он там, наверно, всех почикал.
— Ну да, блин. Нож-то куда заныкал?
— Каллен, хватит. Поехали к нам.
Мы стали отходить от ограждения, когда Алвин вдруг выкрикнул:
— Эй, миссис Джеймс!
Его радостный оклик поймал меня, как лассо, и я застыла на месте, не в силах обернуться и посмотреть на Алвина.
— Здрасьте, миссис Джеймс! Как дочка?
Ко мне подошел мужчина в лыжной куртке и продемонстрировал свою полицейскую бляху. Он показался мне симпатичным. Сзади хлопнули дверцы, взвыла сирена.
— Прошу прощения, вы не возражаете ответить на пару вопросов?
— И вот что странно… Чуть ли не в последний раз, когда говорила с Алвином, я потом зашла сюда выпить чашку кофе.
Мы сидели в кафе-мороженом «У Маринуччи». Детектива звали Гейб Флоссманн, у него был негромкий голос с сильным нью-йоркским акцентом.
— Миссис Джеймс, насколько хорошо вы были знакомы? Он бывал у вас когда-нибудь или вы — у него?
Меня невольно передернуло.
— Да нет, какое там. Просто встречались иногда внизу, здоровались. «Привет, доброе утро, как песик?» Не более того.
