С другой стороны, осознала я, у меня нет Ни малейшего желания видеть его настоящий почерк. Это было бы еще откровеннее и тяжелее, возможно, даже неприлично.
Здравствуйте, миссис Джеймс!
Огромное спасибо, что позволили мне писать вам. Впрочем, я слышал, что встречаются коллекционеры автографов, готовые заплатить кучу денег за письма от таких, как я. Так что можете продать им это письмо, когда пару раз прочтете. Купите на эти деньги игрушку для вашей дочери Мей. Только не забудьте сказать ей, что это и от меня тоже, от ее друга Алвина Вильямса. Ха-ха!
Я все думаю о том дне, когда мы встретились на улице перед домом. Помните? Было то облачно, то солнечно, то так, то эдак. Миссис Джеймс, вы тогда замечательно выглядели! Вы даже не представляете, как это было здорово — стоять и разговаривать с вами. Все на нас смотрели. Мистеру Джеймсу очень повезло с женой. Вы одна из самых красивых женщин, каких я только видел, но больше всего мне нравится, что вы не зазнаетесь. Вы приветливы и дружелюбны. У вас всегда находилось время поговорить со мной, когда бы мы ни встречались. Я всегда надеялся, что столкнусь с вами на лестнице. Вы этого наверняка не знали, правда? Мне пора идти. Я скоро еще напишу.
Искренне ваш, Алвин Вильямс
— Как думаешь, Дэнни, цепи нужны?
— Каллен, дорогуша, мы же едем на Лонг-Айленд, а не в Сибирь.
— Знаю, но я волнуюсь.
— Да, я заметил…
— Каллен, садись, пожалуйста, — подал голос Элиот, расположившийся на заднем сиденье с Мей на коленях. — Твой супруг обо всем позаботится. Если ты дашь ему такую возможность.
Я вздохнула и отворила дверцу. Грязно-серое небо угрожало снегопадом во всех мыслимых видах. Именно меня осенила идея собраться всем вместе и поехать на уик-энд в родительский дом на Лонг-Айленде, но теперь мой энтузиазм угас. Мне мерещились угрожающие снежные заносы и скованные серебристым льдом дороги посреди безлюдной пустыни, куда никто в здравом уме не сунется раньше первого мая.
Вот так всегда. А в городе за две недели не упало ни снежинки с начала марта. Зимний холод никуда пока не делся, но дни становились длиннее, и Мей каждое утро просыпалась в шесть, потому что к этому времени вся квартира была уже залита светом.
Я обняла Дэнни за шею и намотала на палец прядь его волос.
— Я плиту не забыла выключить?
Дэнни улыбнулся и повернул ключ зажигания. Волосы его отросли как никогда, и с лица не сходило выражение озорства. Трудно было поверить, что всего год назад мы, бездетные, жили в Милане и супруг мой зарабатывал на жизнь дальними бросками.
Дороги, оказавшиеся на удивление пустыми, приветливо распахнули нам свои просторы, и, миновав оба аэропорта, мы без приключений вырулили на лонг-айлендское шоссе.
Каждый раз на этом пути я вспоминала аналогичные поездки детских лет, вместе с родителями. Натянув купальный костюм чуть ли не на выезде с Манхэттена, я устраивалась между сиденьями, как попугай на жердочке, и два часа без продыху расписывала, чем займусь, когда мы доберемся до места. Мама все одергивала меня, чтобы я не мешала отцу вести, а тот обращал мое внимание на машины с номерными знаками экзотических штатов — Вайоминга, Северной Дакоты.
Дэнни и Элиот о чем-то болтали, а я глядела в окно; мне было тепло и хорошо. Мой муж, ребенок и лучший друг — здесь, рядом, и ближайшую пару дней никуда не денутся. За вычетом погодных опасений, я понимала, что все будет хорошо. Мы заедем в Саутгемптон и на несколько часов, гуляя по опустевшим улицам, ощутим себя местными. Магазинные витрины будут полны не в меру ярких товаров, залегших в спячку до тех пор, пока снова не нахлынет толпа летних пижонов, размахивающих кредитными карточками.
Чем мы еще займемся? Будем разжигать камин, печь маршмеллоу
[47]
на открытом огне прямо в гостиной. Мей никогда не видела маршмеллоу. Собственно, она и огня-то никогда не видела! Спички не в счет, но яркое пламя и желтоватые отсветы на красном кирпиче — ни разу. Самое время.
— Я проголодался.
— Дэнни, мы еще даже Порт-Джефферсон не проехали!
— Каллен, пожалуйста, передай мне большой сэндвич, соленый огурец и банку крем-соды. Я хочу есть, у нас целая корзина еды, и если ты хочешь спорить с моим желудком, то вперед.
— Туше!
[48]
— Элиот, на полтона ниже. Тебе все равно нельзя. Привет, Мей, ты проснулась? Тоже хочешь сэндвич?
Когда мы проехали указатель «Вестгемптон» — где надо было бы сворачивать, если ехать к дому Вебера Грегстона, — обнаружились первые признаки нетронутого оттепелью снежного покрова. Откуда я знала, где сворачивать? Потому что перед выходом посмотрела карту — вот откуда. Я не сводила глаз с указателя; вот он становится больше и больше, вот проносится мимо. Вебер. Вернулся ли он в Нью-Йорк? Хочу ли я, чтобы он позвонил? А увидеться? Утром Элиот спрашивал то же самое, и мне пришлось пожать плечами. Нет. Да. Нет. Да. Может быть.
Впрочем, развитие событий интересовало Элиота из чисто академических соображений, поскольку он был самым горячим, после меня, поклонником Дэнни. Он пришел бы в ужас, решись я предпринять какие-нибудь шаги в отношении Вебера, решись я выйти за пределы страны фантазии. Но кое в чем я была с ним даже искреннее, чем с Дэном. Я рассказывала Элиоту все до единого рондуанские сны, и он был буквально зачарован ими. Теперь он уверовал, что они нужны мне для поддержания здорового баланса. Психоанализ по Э. Кильбертусу сводился к следующему: Каллен Джеймс в настоящий момент не способна реализовать свой потенциал в полной мере, поскольку уход за ребенком отнимает все время и силы, и в качестве компенсации за однообразие будней мое подсознание генерирует страну еженощных чудесных приключений — Рондуа. Столь логичная и лестная версия — выдвинутая человеком, который в курсе ситуации во всей ее полноте, — чрезвычайно меня обнадеживала. Особенно с учетом того, что в общем и целом эта версия совпадала с тем, что еще несколько месяцев назад говорил доктор Роттенштайнер: если сны не имеют каких-либо неблагоприятных последствий, беспокоиться не о чем. Это напомнило мне о пылинках, витающих перед глазами; если пытаться отслеживать их взглядом, они останутся в поле зрения гораздо дольше, чем если не обращать на них внимания.
Я даже вздрогнула, осознав, как мне будет не хватать этих треклятых снов, если они вдруг прекратятся! Любая вещь, безраздельно принадлежащая нам одним, подчеркивает нашу неповторимость.
Короче, столь радужную картину портил единственный неразрешенный вопрос: что все-таки произошло между мною и Вебером, когда одним мановением руки я швырнула его через всю комнату? Стоило задуматься об этом, и вопрос не давал мне покоя; впрочем, задумываться об этом я старалась пореже.
