Почему именно топор? Не знаю. Может, потому, что он все время был под рукой, с того времени, когда у нас был дом за городом. Слышали о таком месте, Добс-Ферри?
[62]
Вот как раз там. Это были лучшие годы моей жизни. Мы с сестрой были еще маленькие и очень друг друга любили.
Не знаю почему… Черт, как все глупо вышло. Я хотел объяснить вам про топор, и вот куда занесло. Глупость! Просто глупость. Доктор Лейври все время спрашивает, жалею ли я о том, что сделал. Конечно жалею, но, с другой стороны, чувствую, что они умерли когда надо — как самураи в «Сегуне», которым повезло. Фактически я оказал им большую услугу. По-мое- М У> это частично компенсирует вред.
Я вас не очень утомил?
Искренне ваш, Алвин Вильямc
— Доктор Лейври?
— Да, миссис Джеймс?
— Доктор Лейври, вы видели последнее письмо от Алвина Вильямса?
— Конечно видел. Прошу прощения, что не связался с вами прежде. Я специально отметил в календаре, что надо вам позвонить, но так и не собрался.
— Но, доктор, почему вы его не перехватили? Зачем было отправлять его?
— Потому что Алвин очень ревниво относится к переписке с вами. Он зачитывает мне все ваши письма и очень переживает, миссис Джеймс, если вы не отвечаете на его вопросы.
— Доктор Лейври, мне очень жаль, но с меня хватит. Последнее письмо напугало меня до полусмерти, я больше не могу. Меня трясло все утро. Вы не могли бы попросить его, чтобы он больше не писал? Потому что, даже если он и будет продолжать, отвечать я все равно не стану. Еще одно такое письмо, и я за себя не ручаюсь.
— Очень хорошо вас понимаю, миссис Джеймс. Сегодня же скажу Ал вину.
Наступила пауза, а потом я задала неизбежный вопрос:
— Доктор, но что с ним будет, если я перестану писать?
— Он, конечно, расстроится. Миссис Джеймс, вы для него сейчас — одно из немногих связующих звеньев с внешним миром. Если связь оборвется, он будет напуган и рассердится. Это вполне понятно. Он же не будет знать, что сделал неправильно, а его наказывают, причем именно тот человек, который для него очень много значит.
— Просто здорово! То есть я должна чувствовать себя виноватой?
— Миссис Джеймс, вина — понятие относительное. Я хорошо понимаю, что именно вас так встревожило, но чувствовать себя виноватой вы совершенно не обязаны. Для подобных случаев мы располагаем целым спектром терапевтических приемов, и переписка с вами была только частью одного из комплексов.
— Это как?
— Миссис Джеймс, мы пытались восстановить связь Алвина с реальным миром. Мы даем ему книжки, побуждаем его планировать на будущее и поддерживать — настолько нормально, насколько возможно, — связь с кем-нибудь вне лечебницы. Если бы этот план реализовывался успешно и Алвин реагировал на терапию, первым шагом было бы вернуть его в реальный мир. Тогда можно было бы попытаться внушить ему представление о, так сказать, масштабе содеянного. В настоящий момент главная проблема состоит в том, что Алвин искренне не понимает, насколько чудовищный поступок совершил. Если терапия будет успешной, мы попробуем реинтегрировать его в ту систему, из которой он своими… агрессивными действиями так резко выломался.
Пока он говорил, я прикусила губу.
— Доктор, все это звучит вполне разумно, и, вообще, вам, конечно, виднее, но это письмо напугало меня До полусмерти. Да и предыдущие тоже. Каждый раз, когда я получаю письмо и понимаю, от кого оно, я те-Ряю на этом пару дней. Понимаете? Начинаю всего бояться… раздражаться по пустякам… Понимаете, о чем я?
— Очень хорошо вас понимаю, миссис Джеймс. У вас есть полное право прервать переписку.
— А он вообще поправляется? Какой-нибудь прогресс есть?
— Это тоже относительный термин. Между нами говоря, особых отличий по сравнению с тем, когда он только поступил, я не наблюдаю, но мы будем работать.
— Наверно, я большая трусиха…
К счастью, он рассмеялся, и я почувствовала себя немного лучше.
— Совсем нет! Напротив, ваше желание прервать переписку может оказаться эффективным инструментом. Алвин, конечно, очень расстроится и захочет знать, в чем дело. А если при этом подтолкнуть его в правильном направлении, может, он поймет наконец: если он действительно хочет снова стать членом общества, придется ему привыкнуть, что многие испытывают неловкость, страх при общении с человеком, сотворившим подобное. Да, пожалуй, самое время акцентировать этот момент. И повод подходящий. Спасибо за идею, миссис Джеймс. Мне это в голову не приходило, но теперь я вижу, что подход вполне здравый.
Простите за идиотский вопрос, но что с ним будет потом?
— Вопрос вовсе не идиотский. Рано или поздно он осознает, что сделал и почему. Или же так и останется у нас, ничего не понимая и возмущаясь, зачем его держат взаперти. Заранее трудно сказать, как все повернется.
— А он действительно не понимает, что натворил?
— Насколько мы можем судить — нет. Недавно у него началась фаза, очень типичная для таких пациентов: он убежден, будто он бог! Или нечто вроде. Алвин считает, что был в полном праве распорядиться жизнью родных по своему усмотрению. Помните, он все на этот роман ссылался, на «Сегуна»? Так вот, последнее время Алвин представляется себе эдаким верховным сегуном — самым могущественным, самым грозным, наимудрейшим. Вот почему он был в таком восторге от книжки — он творчески переработал все перипетии сюжета и в конце концов приспособил к себе. Что-что, а это у него получается бесподобно. И знаете, чем он занимался последнюю пару дней? Японский изучал!.. А совсем недавно, если помните, хотел стать ветеринаром. Если подумать, это в общем одно и то же. Разница только в том, что ветеринару подвластна звериная жизнь и смерть, а Богу или японскому сегуну — человечья.
Я прекратила переписку с Алвином Вильямсом, но это не означало, что я перестала о нем думать. В самое неподходящее время перед моим мысленным взором вдруг мелькали картинки или я задавалась вопросами: какую одежду носит он в лечебнице? что ему снится по ночам? слушает ли он музыку? сумел ли одолеть «Сегуна» до конца?
Поскольку я так давно не видела Алвина, его заурядное, незапоминающееся лицо быстро сгладилось у меня из памяти. Единственное, что прочно засело, — это как он охарактеризовал грозовые тучи — словно У них кулачный бой, — и его очки с грязными стеклами; как он медленно спускался по лестнице с Лупи — старой собачонкой, которая еле-еле ковыляла. Не знаю, как сказать, но в глубине души я желала Алвину добра — хоть и сделала все, чтобы вычеркнуть его из моей жизни.
