– Задача простая, – вздохнул Кондаков. – Да решение уж больно сложное… А то, что один из присутствующих здесь оценил меня всего в десять долларов, бросает тень не на меня, а как раз на него.
– Я имел в виду не нынешний курс доллара, подорванный инфляцией, биржевой спекуляцией и безудержной гонкой вооружений, а ту реальную покупную способность, которую он имел на момент твоего рождения, – не моргнув глазом, объяснил Цимбаларь. – В те благословенные времена, отображённые в культовом фильме «Унесённые ветром», негритянский раб, занятый на хлопковых плантациях Джорджии или Миссисипи, стоил от силы пятёрку. Если не веришь, почитай романы Фенимора Купера и Гарриет Бичер-Стоу.
– Можно подумать, что ты их сам, пустомеля, читал, – фыркнул Кондаков. – Скажи лучше, что сочувствуешь американским рабовладельцам.
– Глядя на Майкла Джексона, конечно, сочувствую, – парировал Цимбаларь. – Уж лучше бы он сажал хлопок… Но это, опять же, не по теме. Я хочу задать вопрос гражданке Лопатниковой. Кем, на её взгляд, были люди, устроившие наезд на кафе? Бандитами, сотрудниками спецслужб, байкерами, иностранными агентами, мелкими хулиганами? Или это всего лишь неудачная попытка ухаживания?
– Ну и вопросики ты задаёшь. – Людочка пожала плечами. – Я ведь не рентген, не детектор лжи и не ясновидящая, как некоторые. Если судить по шлемам и курткам, эти двое могут принадлежать к среде байкеров. Но туфли на них были самые обыкновенные. За руль мотоцикла в таких не садятся. Что касается манеры говорить, то я бы назвала её интеллигентной. В интонациях отсутствовал даже намёк на угрозу. Казалось, говоривший даже сочувствует нам. Кроме того, не следует забывать, что в тот момент мы были практически беззащитны. Бандиты или спецслужбы, для которых мы представляли угрозу, легко устранили бы её парой прицельных выстрелов.
– Хладнокровно убить беременную девушку с ребёнком дано не каждому, – возразил Цимбаларь. Людочка при этих словах едва не окатила его остывшим чаем. – Скорее всего эти типы даже не подозревали о вашей принадлежности к правоохранительным органам. Случайно услышали по радио сообщение, подоплёка которого была им ясна, и решили предупредить зарвавшихся дилетантов: дескать, не лезь жаба туда, где коней куют.
– Под жабой ты, конечно, подразумеваешь самого себя? – осведомилась Людочка.
– Нет, нас всех. Жаба – это коллективный автопортрет нашей опергруппы. В меру проворная, глазастая, беспардонная, нахрапистая, умеющая маскироваться и выслеживать добычу. В то же время слегка бестолковая, похотливая, упрямая и обжористая… Но я, кажется, опять заговорился… Вернёмся к ростовскому случаю. За месяц до покушения Суконко тоже предупредили об опасности. Слишком много ангелов-хранителей развелось в нашей истории.
– Полагаешь, что это были те же самые мотоциклисты, – уточнил Кондаков.
– Или они, или кто-то из той же компании.
– Предупредили, а защищать не стали, – поморщился Кондаков. – Тем более кто же предупреждает за месяц до происшествия! Такой срок… Тут свои собственные горячие клятвы забудешь, а не то что чужие неясные слова.
– Действительно, – Людочка обвела своих коллег взором, скорее задумчивым, чем туманным, – почему именно за месяц, а не раньше и не позже, когда Селезень впервые появился в Кремле?
Выяснилось, что никто этого не помнит. Цимбаларь ссылался на свой политический нигилизм. Кондаков – на неприязнь к бравому генералу, якобы причастному к антинародному курсу правительства. Людочке не оставалось ничего другого, как позвонить знакомому сотруднику одной бульварной газетёнки, и спустя пару минут выяснилось, что Селезень вошёл в ближайшее окружение президента (не нынешнего, а предыдущего) примерно за тридцать-сорок дней до покушения на Суконко.
– Всё сходится, – сказала Людочка тоном Клеопатры, с триумфом вступающей в Рим.
– Мне лично так не кажется, – упорствовал Цимбаларь. – Не надо путать случайное совпадение с закономерностью. Несколько лет назад я вдрызг разругался с одной шведкой и по пьянке проклял весь этот гордый народ, в чём сейчас искренне раскаиваюсь. А на следующий день убили тамошнего премьер-министра Улофа Пальме. Если следовать вашей логике, без меня там не обошлось.
– Выспаться тебе надо, – посоветовал Кондаков. – Ты как паровоз после дальнего рейса. Уголь в топке уже выгорел, а пар из котла ещё прёт. Так и до беды недолго. Нельзя тебе без провожатых на юг ездить. Не ровён час, сопьёшься.
– И на север ему нельзя, – добавила Людочка. – Чукчи ещё посильней казаков пьют. Пусть дома сидит, если на спиртное такой падкий. Я его научу крючком вязать, а вы к кефиру приохотите.
– Короче, будем искать тех мотоциклистов из кафе, которые, возможно, как-то пересекаются с доброхотами, в своё время предупредившими Суконко, – сказал Кондаков, вновь взявший бразды правления в свои руки. – Уверен, это будет попроще, чем выслеживать старичка со стреляющей тростью.
– Нет, – тряхнул головой Цимбаларь. – Надо разрабатывать обе линии.
– Это вчетвером-то? – усомнился Кондаков.
– Привлечём на помощь наружку, техническую службу, осведомителей, территориалов.
– У семи нянек дитя без глаза, – возразил Кондаков. – И дело провалят, и вся конспирация пойдёт насмарку. А отвечать нам придётся. За это по головке не погладят.
– В Ростове на почте ничего не выяснилось? – смирив свой гонор, Людочка обратилась к Цимбаларю.
– Какое там! Телефонная станция у них самая допотопная. Входящие междугородные звонки не регистрирует. А если бы и регистрировала, подобная информация четыре года храниться не будет.
– Что пояснил следователь, занимавшийся делом Суконко?
– Следователь сменил фамилию Зудин на Зундель и укатил в землю обетованную. Опер из уголовки, помогавший ему, погиб в Чечне. И вообще, тамошний отдел за четыре года обновился чуть ли не наполовину. Я даже само дело не сумел найти. То ли оно прекращено, то ли приостановлено, то ли вообще списано по каким-то причинам – неизвестно.
– Типичное российское разгильдяйство, – изрёк Кондаков. – В Германии, говорят, в течение считаных минут можно получить информацию о преступлении столетней давности.
– Это потому, что они живут в загнивающем обществе, не имеющем перспектив на искоренение преступности, – охотно пояснил Цимбаларь. – А у нас до самого недавнего времени преступность считалась явлением преходящим. Зачем же заострять на ней внимание?
– Хватит чепуху молоть, – возмутилась Людочка. – Через двадцать дней Горемыкин вернётся из Непала. Что мы ему скажем?
– Как буддист буддисту я скажу ему магическую мантру «Ом мани падме хум», – заявил Цимбаларь. – Что означает: «Шёл бы ты туда, откуда явился».
– Нет, я так больше не могу. – Людочка спрятала лицо в ладонях. – Это дурдом какой-то.
Между тем Кондаков, вдруг вспомнивший что-то, встряхнул Цимбаларя, уже начавшего клевать носом.
– Саша, ты, кажется, говорил, что неизвестный, предупреждавший Суконко об опасности, интересовался роддомом, в котором тот появился на свет. Было такое?
