– Подождите здесь, – сказал Ваня. – Мне необходимо кое с кем посоветоваться..
Пользоваться при Шестопалове мобильником Ваня не посмел, поскольку это могло разрушить созданный им образ некоего всезнающего демонического создания, и он зашёл за высокий гранитный памятник, изображавший крылатого бога сна Гипноса, принимающего на руки бездыханное тело костлявого старца. Однако позвонить друзьям ему было не суждено. На экранчике аппарата мерцал крошечный конвертик, сообщающий о том, что на адрес Вани несколько часов назад пришло текстовое сообщение, гласившее: «Всем следовать в город Пушкин. Кондаков попал в беду».
Видимо, сообщение поступило в тот момент, когда Ваня держал банк и в запале игры не обратил внимания на негромкий писк звукового сигнала.
Вернувшись к Шестопалову, застывшему, как паралитик, в прежней позе, Ваня сказал:
– Так и быть, мы придём завтра. А вы пока отдыхайте, молитесь, думайте только о хорошем. Уверен, что всё закончится благополучно.
Когда Ваня покидал кладбище, сержант вневедомственной охраны поинтересовался:
– Ну, нашёл ты своего беглеца?
– Нашёл, – ответил Ваня. – А что такое?
– Да тут им ещё кое-кто интересовался. Спросили и ушли.
– Не знаете, кто такие?
– Не знаю. Назвались коллегами. Но на верующих не похожи.
– Наверное, это были коллеги по прежней работе. Ведь Алексей Андреевич не всегда верил в бога. Это на него так наука повлияла…
Глава 9
Первая кровь
Направляясь в город Пушкин, где и случился ночной взрыв, по разному счёту то ли шестой, то ли седьмой в «гладиаторской серии» (хотя авторство ещё предстояло уточнить), Кондаков попытался вспомнить всё, что ему было известно об этом географическом пункте.
Однако, как он ни старался, а на память приходили только самые элементарные сведения, почерпнутые ещё на школьной скамье.
До революции город носил название Царское Село, там проводила лето императорская семейка, и учился в лицее поэт Пушкин, сказавший по этому поводу: «Отечество нам Царское Село». Сюда была проведена первая в России железная дорога и устроен первый вокзал, спешно переоборудованный из увеселительного заведения, что, естественно, отразилось на названии («вок», между нами говоря, это вокал, пение).
Потом Царское Село почему-то переименовали в Детское (хорошо ещё, что не в Пролетарское), а в тридцать седьмом, когда по всей стране с помпой отмечали столетний юбилей гибели поэта (ничего себе дата!), вообще нарекли город его именем. Пусть, дескать, порадуется на том свете!
В период войны немцы якобы не оставили от Пушкина камня на камне, но все его главные достопримечательности, включая какие-то загадочные Холодные бани, Египетские ворота и Скрипучую беседку, счастливо уцелели и продолжали радовать глаз досужих экскурсантов.
На этом пока можно было поставить точку, хотя в ближайшее время Кондаков собирался вплотную познакомиться как с самим городом, так и с его трёхвековой историей.
В электричке, переполненной до всех мыслимых и немыслимых пределов, только и разговоров было, что о взрыве, хотя никто ничего толком не знал, грешили даже на самолёт-истребитель, не дотянувший до ближайшего военного аэродрома.
Первое время Кондакову приходилось стоять, вжимаясь в своих столь же неудачливых соседей всякий раз, когда по вагону пробирались торговцы газетами, книгами, зонтиками, косметикой, элитными семенами, пищевыми добавками, детской обувью, слесарными наборами, закаточными машинками для домашнего консервирования и другими мелочными товарами, без которых в дороге можно вполне обойтись.
Впрочем, так продолжалось недолго. Какой-то молодой человек, нетрезвый и, судя по всему, в прошлом судимый, безошибочно признав в Кондакове «гражданина начальника», уступил ему своё место, доказав тем самым, что тюремное воспитание во многих вопросах превосходит светское.
Непосредственные соседи Кондакова по лавке то ли спали, то ли просто прикидывались спящими, дабы избегнуть провокационных взоров пенсионеров и пенсионерок, оставшихся без сидячего места. В общем-то, компания вокруг подобралась довольно подозрительная, и Кондаков, опасаясь за сохранность табельного оружия, постоянно прижимал левый локоть к боку.
Одна сердобольная старушка даже поинтересовалась, не страдает ли он параличом руки, что послужило завязкой душевного разговора о неблагодарных детушках и чёрствых внуках.
Когда электричка прибыла наконец на станцию Детское Село (можно было только восхищаться здоровым консерватизмом железнодорожного начальства, за шестьдесят с лишним лет так и не удосужившегося сменить прежнее название), Кондакову показалось, что сойти собираются сразу все пассажиры, причём в экстренном порядке.
Его придавили, затолкали, огрели углом чемодана по колену и ткнули плотницким уровнем между лопаток. Ощущения были ещё похлеще тех, которые Кондаков испытал недавно на пустынном берегу Невской губы.
Более или менее свободно он вздохнул лишь на перроне, хотя после неимоверной давки лёгкие так и не расправились окончательно.
Ни сам вокзал, построенный в ублюдочном имперском стиле, ни декоративный бассейн внутри него, ни даже бронзовый бюстик юного Пушкина не впечатлили Кондакова, явившегося сюда в поисках буфета. Зато бокал прохладного нефильтрованного пива, к которому его с некоторых пор приохотил Цимбаларь, оказался как нельзя кстати. Мир снова засиял своими самыми яркими красками.
В возбуждённой уличной толпе всё время повторялись слова: «Персидский театр! Персидский театр!» – и, расспросив коренных жителей о кратчайшей дороге, Кондаков пешочком двинулся в нужном направлении, благо город Пушкин размерами по-прежнему больше походил на село.
В конце Дворцовой улицы, которая вела в историческую часть города, Кондаков наткнулся на оцепление, выставленное из сотрудников местной милиции.
Голодные, невыспавшиеся сержанты хмурились, но были не прочь покурить и поболтать с культурным человеком. От них Кондакову стало известно, что в два часа, когда над Пушкином стояли серебристые сумерки белой ночи, взрыв разнёс ту часть Персидского театра, где раньше находились сцена и оркестровая яма.
Сам театр, построенный ещё при Екатерине, стоял в ожидании капитального ремонта без окон, дверей и крыши. Было просто непонятно, кому он мог помешать.
Потом заговорили о жертвах, и милиционеры почему-то тайком заулыбались. Оказалось, что при взрыве пострадала любовная парочка, присмотревшая заброшенное здание для своих сладострастных утех. Обоих с многочисленными ранами и ушибами увезли в больницу – его без штанов, её в одном лифчике.
Досталось и сторожу парка, скорее всего, подглядывавшему за любовниками. Обломком капители ему ушибло заднее место, и врачи подозревали множественный перелом костей таза. Но хоть за сторожа-то было не стыдно: человек оказался в полном облачении, только, говорят, с расстёгнутой ширинкой.
