Прокофьев подскочил к этой стене почёта и принялся срывать снимки и бросать их на пол.
Семёныч снова повернулся к Антону:
– И что ты делаешь?
– Я вот подумал, если проверяющий увидит, сколько людей у нас в розыске, он же решит, что мы вообще никого не ловим! Скандал.
– Понятно. Будь добр, верни последние восемь снимков на стену.
– Они чем-то отличаются?
– Нет. Это фотографии моей семьи.
– А они преступники?
– Нет. Просто больше некуда было повесить.
Прокофьев пробурчал что-то вроде: «А раньше нельзя было сказать?» – и принялся снова крепить на стену семейные снимки Семёныча.
Тем временем старшина, пробурчав что-то вроде: «Без кофе нет работы», – отправился на кухню.
Закончив со снимками, сержант уставился на пыльный плакат с абстрактным узором. Он уже был здесь, когда Семёныча с Прокофьевым перевели на этот пост. Кто, когда и, главное, зачем «украсил» стену этой безвкусицей, Антон не знал, да и не интересовался. Он снял плакат со стены и, скомкав его, бросил в мусорку.
В этот момент вернулся Семёныч и, опершись спиной на дверной косяк, ухмыльнулся.
– Ты решил зарисоваться перед проверяющим жестоким обращением с заключёнными?
Прокофьев недоуменно поглядел на старшину.
– Арест происходил соответственно уставу!
– Я о другом заключённом. Ты его только что выбросил в мусорку.
– Что? Вот этот плакат?
– Не плакат, а тразианец. Это живая ткань. Только вот беда: когда его арестовали, он впал в спячку. А она у тразианцев длится от ста до двухсот лет. В камере его, естественно, держать не было смысла, отпустить арестованного до предъявления ему обвинения тоже нельзя. Вот и решили, чтобы меньше места занимал, на стене устроить, пока не проснётся. А случится это лет через сорок. Так что верни беднягу на место ночлега.
Прокофьев медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.
– Что у нас дальше… Ага. Проверка оборудования. Пульт – со штабом связывались, значит, работает. Захват – тоже работает. Система жизнеобеспечения…
– Её можешь не проверять, – заметил Семёныч.
– Почему это?
– Поверь, если она выйдет из строя, мы это сразу заметим. И лететь сюда будет тогда не инспектор, а катафалк.
– Ага… Логично. Дальше у нас… – Прокофьев пробежался по списку. – Система содержания заключённых.
– Вот пустые камеры проверь, – заметил Семёныч.
Прокофьев вышел из рубки и вернулся меньше чем через минуту. Он влетел в рубку с выпученными глазами и торчащими дыбом волосами.
– Сбежал! – заорал сержант. – Наш заключённый сбежал!
Семёныч медленно развернулся в кресле и пристально поглядел на сержанта.
– Прокофьев, ты что, не закрыл дверь?
– Закрыл, конечно! Прижать до щелчка, переключить рукоять, дождаться сигнала зуммера, провернуть вентиль до упора, дожать, дождаться, пока засветится зелёная лампочка. Камера закрыта! – отчеканил Прокофьев строки из устава.
– Там ещё мелким шрифтом приписано: придвинуть к двери тяжёлый шкаф, а стыки прихватить сваркой.
Сержант побледнел и принялся листать устав.
– Да шучу я, Антоха! Не суетись. Его корабль на месте, значит, и он здесь.
– И что делать? Как быть? А если инспектор сейчас приедет? Это ж скандал!
В голове Прокофьева мелькнул образ синекожего проверяющего, испепеляющего сержанта взглядом трёх своих глаз.
– Знач, так, Антоха. Панику отставить. Берёшь оружие и отправляешься на поиски.
– А вы?
– А я засаду устрою. Ему всё равно некуда деваться, будет пробиваться на свой корабль. Пешком же он со станции не уйдёт. Там-то он и попадётся.
– Логично, – кивнул Прокофьев. И, схватив стазис-пистолет, выскочил из рубки. Потом вернулся и некоторое время глядел на старшину, продолжающего сортировать свои головоломки.
– Вы же в засаду собирались.
– А я и отсюда его корабль отлично вижу. – Семёныч кивнул в сторону экрана, на котором отображался ангар. – Как только беглец появится, я тебе сообщу, и ты его схватишь.
Прокофьев недовольно покачал головой и вышел из рубки.
Он продвигался по коридору медленно, вскинув пистолет к плечу. Антон надеялся, что пьяный заключённый не начнёт геройствовать и спокойно вернётся в камеру. Иначе проблем не оберёшься. Да ещё и накануне проверки!
Вдруг Прокофьев услышал какой-то шум и осторожно направился туда. Звуки доносились с кухни. Прокофьев похолодел. Вот ведь чёрт! Там беглец без проблем может вооружиться холодным оружием! Ножи, вилки… Сковородка, в конце концов! А то, что обычная сковородка может стать смертельно опасным оружием, доказано тысячами домохозяек, встречающих пьяного мужа с работы.
Прокофьев аккуратно выглянул из-за угла, держа пистолет наготове, и увидел беглеца. Тот сидел на кухне и грустно глядел на пустой холодильник.
– А у вас чё, жрать с-с-свсем нечё? – спросил он, повернувшись к сержанту и пытаясь сфокусировать на нём взгляд. Зрачки, судя по всему, решившие поиграть в салочки, этому упорно сопротивлялись и разбегались в стороны.
– Ты как из камеры выбрался? – спросил Прокофьев.
– Вышл. Я ку-у-у-ушть захотел.
Судя по всему, пьяница был абсолютно безобиден, поэтому Прокофьев облегчённо сунул пистолет в кобуру и подошёл к беглецу. Взял его за локоть и скомандовал:
– Вперёд.
Фокусник послушно встал, сделал пару шагов, а потом остановился.
– Нач-чаальник! А гд-де твоё ор-ружье?
Рука сержанта дёрнулась к кобуре. Пустой.
– Что за… – начал было сержант, но фокусник его перебил:
– Си-и-икундчку… – Он сделал быстрое движение рукой и достал из-за уха Прокофьева его стазис-пистолет. – А во-о-от он!
Сержант медленно поднял руки вверх.
– Но-но! Ты не балуй!
Заключённый скорчил наибезобиднейшее выражение лица, которое видел Прокофьев, и бросил пистолет сержанту. Антон поймал ствол и, решив, что больше испытывать судьбу не стоит, мало ли чего ждать от этого пьяницы, выстрелил в фокусника.
Из ствола полетели мыльные пузыри. Отделившись от ствола, они принимали форму различных зверушек и поднимались к потолку.
Прокофьев ошарашенно переводил взгляд с пистолета на фокусника и обратно.
Со стороны двери раздались аплодисменты и донёсся голос Семёныча:
– Браво, маэстро! Вы не теряете квалификацию!
Фокусник грациозно поклонился, но его повело, и он ткнулся лбом в пол.
