У Антона от такой наглости отнялся язык. Пока он соображал, что сказать, Семёныч недовольно посмотрел на согнутую кокарду и произнёс:
– Не тот металл уже. Старыми кокардами даже консервы можно было открывать.
Старшина бросил фуражку на стол и приложился к бутылке.
– Товарищ старшина, разрешите обратиться.
– Ну?
– Смею заметить, что курение в помещениях станции запрещено. Это неразумное расходование кислорода.
Семёныч повернулся к Прокофьеву, долго глядел на него, потом кивнул в сторону иллюминатора и заявил:
– Ну открой окошко, проветри.
Антон поперхнулся от такой наглости:
– Я… Но…
– Да не парься. Я не курю, а Пирожок утром улетел.
Прокофьев заткнулся и продолжил грызть гречку. Запив её водой, он бросил посуду в мойку. В этот момент Семёныч допил пиво и снова направился к робоповару. Прокофьев мстительно поглядел ему вслед. Пусть теперь старшина давится этими суррогатами.
– А почему у нас всё из гречки? – спросил Антон.
– Она полезная.
Семёныч что-то пощёлкал на клавиатуре, и вскоре достал из окошка тарелку. На ней красовался сочный бифштекс. От него тут же понесло запахом хорошо прожаренного мяса.
У Прокофьева отвисла челюсть.
– А почему у вас нормальная еда?
– Потому что я гречку не люблю, – ответил Семёныч, захватил тарелку и вышел из кухни.
Помыв за собой посуду, Антон отправился на пост. На этот раз он обнаружил там Семёныча. Правда, старшина не сидел за пультом, а развалился в большом кресле, закинув ноги на журнальный столик, и решал трёхмерный кроссворд.
Не отрываясь от своего занятия, Семёныч произнёс:
– Знач так, садись, пиши отзыв о проведённой стажировке.
– Зачем? – опешил Прокофьев.
– Я подпишу.
– Я ж ещё ничего не сделал!
– Вот и пиши, пока ничего не сделал и я ещё согласен подписать.
– А как же три месяца стажировки? – растерянно спросил Прокофьев.
– Оно тебе нужно? Придумай что-нибудь, поставь себе оценку «отлично» и радуйся жизни.
– Но… Так нельзя! А как же приобретённый опыт? Практические навыки? Я категорически против!
– И где вы только берётесь такие на мою голову, – пробурчал старшина и перестал обращать на сержанта внимание.
Раздался сигнал, и из врат вышел корабль. Радар замигал красным: допустимая скорость превышена почти вдвое.
Антон рванулся к кнопке захвата. При её нажатии силовое поле поймало бы корабль, погасило двигатель и подтащило нарушителя к посту ГАИ. Но до кнопки Антон не добрался. Семёныч поставил ему подножку, и сержант лишь чудом не грохнулся на пол.
– Не трогай, – спокойно заявил старшина.
– Но… Он же превысил скорость! А вдруг бы здесь кто-то был? Это же аварийная ситуация!
– Антоха, ты чё, решил установить рекорд по скоростному спуску с карьерной лестницы? На раскраску глянь.
Прокофьев повернулся к экрану.
– Синий с белыми полосами.
– Эх, учиться тебе ещё и учиться, – пробурчал Семёныч, после чего достал из ящика объёмистый том и подтолкнул его к Антону.
– «Цвета и знаки различия космического транспорта галактического содружества», – прочитал название сержант.
– Третья страница, – подсказал Семёныч.
Антон открыл книгу и увидел изображение синего корабля в белую полоску.
– Правительственный корабль империи Авакая.
– Точно. Не наш клиент. Садись учи справочник.
Антон нахмурился и, обиженно сложив руки на груди, уселся в кресло.
– Я не понимаю! Какого чёрта мы тут стоим, если не следим за правилами!
Семёныч оторвался от пасьянса и уставился на Прокофьева.
– Антоха, правила и законы пишут те, кто летает на таких вот кораблях. Они могут урезать бюджет на нашу зарплату, но не делают этого. Могут установить двадцатитрёхчасовый рабочий день, но не делают этого. Могут даже разместить наши посты в чёрных дырах, ввести униформу, состоящую из кожаных трусов и намордников, а ГАИ переименовать в любое другое слово из трёх букв. Но всего этого они не делают. А мы в знак благодарности их не останавливаем.
Они молчали минут десять. Потом прозвучал сигнал, и из врат вышел очередной корабль. Радар снова замигал. На этот раз Прокофьев не стал рваться к кнопке, глядел на Семёныча и ждал команды. Тот лишь мельком зыркнул на экран и вернулся к пасьянсу.
– Красный с золотистыми звёздами, – задумчиво произнёс Прокофьев, глядя на удаляющийся корабль. – А это чьё правительство?
– Чёрт его знает.
– То есть как?
– Я из справочника только первые десять страниц осилил.
Антон ошарашенно глядел на Семёныча.
– Так почему мы его не остановили?
– Ты ещё и на корабль внимание обращай. Это же «Запорожец-ХХL»! Там одно кресло стоит больше, чем наш пост!
Прокофьева такое отношение к работе возмутило.
– Товарищ старшина, вы уж извините, но мы не можем делить нарушителей по классовым признакам! Закон един для всех!
От взгляда Семёныча, долгого и пристального, заморгала бы даже рыба.
– Пока все раскраски не выучишь – кнопку не трогай, – заявил, наконец, старшина и снова вернулся к своему пасьянсу.
Так прошло несколько дней. Жизнь Прокофьеву старшина облегчать никак не собирался. Например, привыкшего жить по распорядку Прокофьева очень бесило, когда после зарядки он не мог принять душ, потому что Семёныч брал книгу с кроссвордами и оккупировал санузел. На стук он не реагировал и не выходил как минимум в течение часа.
Каждый день Прокофьев проводил на посту свою восьмичасовую смену, и всегда рядом находился старшина, следящий за тем, чтобы сержант не трогал пролетающие мимо корабли.
Если сержант пытался спросить что-нибудь – старшина просто вручал ему очередной справочник. Иногда книга сопровождалась необязательными уроками «словесного унижения младших по званию».
Однако Антон не мог заставить себя читать все эти справочники, хотя во время учёбы глотал информацию запоем. У него сработал психологический блок. Как же так, в учебке он учился выполнять правила, а Семёныч заставляет его зубрить кипу информации, чтобы эти самые правила нарушать! Кого нельзя останавливать, чего нельзя делать и так далее.
Пару раз, когда Прокофьев оставался на посту сам, у него возникало желание остановить первого попавшегося нарушителя, но бунт служебного рвения был подавлен инстинктом самосохранения. Будущее Антона целиком зависело от того, что Семёныч напишет в отчёте по окончании стажировки Прокофьева.
