– Может, от несчастной любви девка утопилась? – фыркнул кто-то.
– Не-ет, не в этом дело, – раздался уверенный мужской голос из темноты. – Тело-то, говоришь, под мостом было?
– Ну да, – неохотно подтвердил рассказчик.
– А мост совсем недалеко отсюда. Тем более если выглядела как живая – не могла она издалека приплыть. Ее б тогда обглодали по дороге. Сдается мне, что девчонка либо наша, либо с Семеновской была. Психи и выродки тут ни при чем, скорее всего. Если точно знать, когда дело было, можно выяснить – не пропал ли кто отсюда в ту пору. Любят у нас все в тайне от людей держать – вот в чем беда.
– А почему думаешь, что из метро была девчонка? Тут мало у кого волосы длинные, девки все больше стриженые, чтоб вшей не плодить. И по-твоему, она из метро вот так, без химзы и противогаза, на поверхность сунулась? Искупаться решила? И впрямь, водичка в Яузе что надо – грязная, радиоактивная, небось вся таблица Менделеева растворена. Чего б не окунуться по хорошей погоде?
– Ты можешь, конечно, меня не слушать, – произнес тот же тягучий голос. – Но если однажды ты увидишь там, под мостом, в мутной водице, тело своего друга – вспомни мои слова.
– Да о чем ты толкуешь, не пойму я? – тревожно спросил мужик.
– Вот то-то и оно, что не поймешь. Может, оно и к лучшему. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Нет уж, ты расскажи, коли начал. Сказал «А», говори и «Б».
– Что я тебе скажу, если ты мне уже сейчас не веришь? Решишь – мол, бредни, байки. Я тебе одно скажу – от реки лучше держаться подальше. Да что толку предупреждать – это все равно не поможет.
– А за Семеновской живут? – спросил Федор у мужика, показавшегося ему наиболее рассудительным. Тот покачал головой.
– Кто ж его знает? Про Партизанскую говорили люди, что пустует она. Туннели к ней завалены, но вроде как-то пробрался сталкер один через завалы. И нашел там одни скелеты. Говорит, там герму, видно, заклинило, и люди даже наверх выбраться не смогли, так и сидели взаперти, пока все не умерли. А еще, говорит, стоит там поезд на путях с картинами внутри – и они как новые, словно только вчера повесили. А смотреть-то на них и некому, вот так-то! Измайловская станция на поверхности была, там и жить-то было нельзя, а рядом Измайловский парк – теперь это джунгли непролазные. Ну, а что на Первомайской творится, вообще никто толком не знает. Кто говорит – пустая она. А одно время ходили слухи, что есть там люди, что там Первомайская республика. Да только я думаю, что нет там никого – ну как бы люди выжили в отрыве от большого метро?
Федор послушал еще немного и пошел к другому костру.
Он уже два дня находился на Электрозаводской и не знал, чем себя занять. Станция, по сути, как и Бауманская, была превращена в большой цех, днем здесь стоял постоянный грохот и звон – производились работы по металлу. Поэтому днем Федор предпочитал отсыпаться, выбрав уголок потише, а к вечеру, когда шум работ стихал и начинались досужие разговоры у костра за чашкой чая, а кое-где и песни заводили, он бродил по станции – интересно было, чем здесь люди живут.
Плечо побаливало, но не сильно – об этом как раз можно было не волноваться. А вот мысли всякие одолевали, не давали покоя. Федор вновь и вновь переживал случившееся, старался представить, чем гибель Кузьмы может для него обернуться. Ведь даже если разберутся, поймут, что ни при чем он, не виноват, люди будут бояться вести с ним дела. Как говорится, то ли он украл, то ли у него украли, но была какая-то неприятная история. Интересно, дошли ли слухи до Веры, и что она думает обо всем этом? Федор чувствовал, что, сидя здесь, зря теряет время – на Китай-городе его дожидалось еще несколько человек, каждому из них он что-то обещал, а теперь все срывалось. Если подведет их, пусть и невольно, пойдет слух, что он ненадежен.
И другие мысли не давали ему покоя. Что, если Ганза потребует его выдачи? Не для того ли отправил его сюда Сотников, чтоб знать в случае чего, где его можно легко и быстро найти? Может, вовсе не спасти Федора он хотел, а иметь под рукой, чтоб в обмен на его голову что-нибудь выторговать у ганзейцев? Ведь отсюда Федору никуда не деться в обход Ганзы – ну разве что дойдет он до Семеновской, последней станции Бауманского альянса. А дальше – заваленные туннели к Партизанской. Фактически он здесь как в ловушке.
Но как быть, Федор не знал. Вот и болтался по станции, слушал разговоры. У одного костра что-то негромко пел пришлый музыкант. Федор присел было послушать, но из-за спин сидящих впереди исполнителя плохо было видно, слова тоже угадывались с трудом. Что-то про капитана, который курит трубку, пьет крепчайший эль и любит какую-то девушку. И вот что странно – песня-то, видно, старая, слов много незнакомых, но все равно почти все понятно. Вот, к примеру, эль – наверняка что-нибудь вроде браги или самогона, раз он крепкий и его можно пить:
У ней следы проказы на руках,
У ней татуированные знаки,
И вечерами джигу в кабаках
Танцует девушка из Нагасаки.
Что такое джига, примерно тоже было понятно, раз ее танцуют в кабаках. Что такое Нагасаки, Федор не знал, но наверное, место какое-нибудь так называлось. А вот насчет проказы он решил выяснить потом. Незнакомые слова завораживали. А дело между тем стремительно шло к развязке:
Вернулся капитан издалека
И он узнал, что господин во фраке
Однажды, накурившись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки
[1]
.
Федор решил, что ослышался – наверное, музыкант спел «во мраке». Гашиш – тоже понятно, дурь какая-нибудь. В общем, грустная была песня, грустная и красивая. Федору жаль было неведомую девушку, а еще больше – капитана. Хоть и непонятным оставалось, отомстил ли тот убийце, но девчонку-то уже не воротишь. «Надо будет слова спросить», – подумал Федор.
Певец тем временем завел что-то более залихватское – про пирата, бизонов и пампасы. Особенно запомнилось Федору слово «баобабы». Эта песня тоже была про несчастную любовь – в конце вообще все умерли, насколько Федор мог понять, но уж слишком много было незнакомых слов. Музыкант ударил по струнам последний раз и оглядел публику:
– Ну, что еще вам спеть?
Слушатели тихонько переговаривались между собой, но никто не решился сделать заявку. Молодой, ломающийся басок, правда, неуверенно крикнул из задних рядов: «“Мурку” давай!», но на него тут же зашикали сидящие рядом. Музыкант сделал вид, что не слышал. Федор удивился – «Мурку» очень уважали на Китай-городе пацаны, душевная песня, что тут такого?
– Про Сенегал, может? – поинтересовался он. Люди одобрительно загудели, кто-то даже захлопал. И полилась залихватская песня – снова про баобабы и жену какого-то посла. «Дались им эти баобабы», – подумал Федор. Песня закончилась, люди захлопали. Кто-то из сидящих кинул музыканту пачку сигарет – неслыханная редкость по нынешним временам. Тот ловко поймал, поблагодарил кивком и улыбкой. В лежавший возле него раскрытый чехол от гитары посыпались патроны.
