Вот какие чувства я испытывал, катя с друзьями на пляж.
Саша что-то сказала, но я не расслышал.
– Прости, что?
Она нагнулась ко мне и почти прокричала:
– Я спросила, почему ты перестал ставить фильмы. Всегда хотела спросить, но никак не решалась.
Я взглянул в зеркало заднего вида и увидел, что Уайетт наклонился вперед, и его длинные волосы развеваются на ветру. Он пытался разобрать, о чем мы говорим.
– Мне хотелось некоторое время пожить в Европе, а не просто проторчать пару недель в парижском «Крильоне», снимая фильм.
Однажды, когда мы работали над «Удивительной», я покупал на рынке фрукты. Возле меня стояли два старика. Один из них сказал: «Аарон112 говорит, что до отъезда я должен закончить два сценария «Династии»113 , а не один. Ну, я и говорю Фрэнсис – извини, мол, дорогуша, но придется нам на сей раз обойтись без Италии и пожить пару неделек в Германии».
Когда я услышал это, мне стало просто хреново. Мне не хотелось быть шестидесятилетним и писать сценарии для «Династии», вместо того, чтобы съездить в Италию. А ведь когда живешь здесь слишком долго и забываешь, что на свете есть и многое другое, такое может случиться запросто.
– Почему же ты не остался в Европе? Притормозив на красный свет, я взглянул на нее.
– Потому что когда-то все равно приходится возвращаться домой. Чем дольше ты на чужбине, тем труднее вернуться. Мне хотелось вернуться в Америку, только не к той жизни, которую я вел раньше. Вот я и переехал в Нью-Йорк.
Когда я снова рванул с места, Вертун-Болтун положил голову Саше на плечо.
– Расскажи ей о своей теории «пополам-на-попо-лам». Ведь она, в какой-то мере, тоже на тебя повлияла.
–В общем-то, это даже не теория… Просто, вторую половину жизни я хочу прожить лучше, чем первую
Они тут же в один голос спросили:
– А что значит «лучше»?
И поняв, что задали вопрос хором, рассмеялись.
Поездка на пляж была сплошным солнцем, ветром и криками. Мы никак не могли придти к единому мнению по поводу того, что такое хорошо, но каждый яростно отстаивал свое мнение, и становилось ясно: у всех нас чертовски ясное представление о том, что каждый из нас считает хорошим.
В Санта-Монику мы приехали оживленные и готовые продолжать веселье. Уайетт вытащил наши вещи и предложил нам искупаться, а он, мол, тем временем, все приготовит. Долго уговаривать нас не пришлось, и мы тут же бросились в холодные океанские воды. Была самая середина дня в середине недели, и народу на пляже почти не было. Мы плыли до тех пор, пока волны не начали швырять нас по-настоящему.
– Ты похожа на симпатичную тюлениху-блондинку!
– А ты – на спасателя!
Она подплыла ко мне сзади и обхватила руками и ногами.
– Это была отличная идея, Уэбер. Спасибо.
– Всегда пожалуйста. Ты только взгляни на Вертуна!
Оставшийся на берегу Уайетт снял рубашку и занимался чем-то похожим на тай-ши. Резкие холодные шлепки волн и бегущая по поверхности воды рябь вокруг нас резко контрастировали с его медленными изящными движениями.
– Довези меня на спине. – Она куснула меня в шею. Я извернулся и тоже легонько укусил ее в руку, а затем медленно, по-стариковски, поплыл обратно к берегу. Приятно было ощущать на себе ее тело. С женщиной я в последний раз был уже очень давно, и сейчас давление женской груди на спину, теплое дыхание на шее и ушах… Когда все закончится, с этим нужно будет что-то делать – мне уже пора найти человека, который бы что-то для меня значил. Не считая моей мазохисткой любви к Каллен Джеймс, серьезные интимные контакты у меня бывали только с женщинами из Раковой Труппы. Но их потребности сильно отличались от моих. Едва начав там работать, я совершил ошибку, переспав с одной из них, но очень скоро ко мне пришло мучительное понимание того, что жалость – не слишком хорошая опора.
– Я не кажусь тебе тяжелее?
– Не знаю, Саша. Не так уж часто я плавал с тобой на спине.
– Нет, я имею в виду, из-за беременности. Может, мне просто кажется, что я стала лучше плавать.
– А что врач сказал насчет твоей беременности?
–Сказал, мол, все это довольно странно, но такое бывает.
– А сама ты что думаешь?
– Это ребенок Фила, и я хочу его. Это может быть только его ребенок! С тех пор как мы с тобой были в Вене, я ни с кем, кроме него, не спала.
Мы проплыли еще немного. Как много мне хотелось ей рассказать и сколько всего обсудить.
– Уэбер, нет, ты только посмотри, вон там! – Она указывала куда-то направо. В накатывающейся на нас сзади высокой волне виднелась большая золотистая собачья голова. Она быстро приближалась к нам, изо всех сил вытягиваясь над водой. Саша отпустила меня, и я поплыл к собаке, решив, что она, должно быть, вывалилась из лодки и теперь плывет к берегу.
– Сюда, дружок! – Я попытался свистнуть, но вместо этого лишь глотнул соленой воды. Пес заметил меня, но, похоже, не очень заинтересовался. Саша позвала его, и ее он тоже заметил, но результат был тем же. Пес (он был похож на венгерскую гончую или на золотого ретривера) миновал нас и продолжал плыть дальше. Мы переглянулись, и на лицах у нас появилось одинаковое выражение: «Ну что тут поделаешь?»
Оставаясь на месте, мы могли только наблюдать.
– Я думала, он тонет!
– Уж во всяком случае, точно не желает, чтобы мы ему помогали. Одиночество пловца на длинную дистанцию.
Доплыв до берега, пес с исключительно довольным видом выскочил на песок. Хорошенько отряхнувшись, он затрусил вдоль по пляжу.
Саша рассмеялась.
– Это мне нравится! И откуда он только взялся?
– От Нептуна. Она просияла.
– Да, наверное, это и впрямь собака самого Нептуна. Точно!
Я подплыл и обнял ее. Она прижалась ко мне.
– Это так загадочно! Просто появился из ниоткуда и не пожелал иметь с нами никакого дела.
– Тайны морских глубин.
– Иногда эти тайны довольно симпатичны. Давай еще немного поплаваем. Хочу, чтобы ты еще немного прокатил меня на спине.
Когда мы, наконец, вернулись, Уайетт уже все приготовил и теперь лежал на спине, загорая, но на лице у него было выражение, наводящее на довольно мрачные мысли.
– В чем дело, Вертун-Болтун?
– Сама идея валяния на солнце мне всегда нравилась, но когда я загораю, то всегда начинаю нервничать и чесаться.
Я присел рядом с ним.
– Разве смысл не в том, чтобы просто расслабиться и позволить солнцу делать свое дело?
Он сел, увидел, что я весь мокрый и отодвинулся.
