В воскресенье с большими сложностями мне все же удалось отпроситься из дому и отправиться к Толкачеву смотреть, как печатают фотографии. Дверь открыл Петр Филимонович.
— Милости прошу, Виктория Андреевна. Мой внук ожидает вас на рабочем месте.
Ждали меня в ванной комнате. Петька возился около приспособления, закрепленного на блестящем штативе, рядом стояли кюветки с прозрачной жидкостью, а на стене висел погашенный красный фонарь. Толкачев протянул рулончик пленки.
— Смотри, вот твоя картина. Осторожно! Не хватай пальцами!
Я взяла пленку за ребрышки, рассматривая маленький прямоугольник, испещренный белыми пятнышками. Тем временем вспыхнул красный, раздражающий глаза свет. Работа закипела. Петька оказался прав — занятие было весьма увлекательным и даже немного напоминало волшебство. Оказывается, штуковина на штативе называлась фотоувеличителем, он увеличивал кадр, отбрасывая загадочную тень на белый лист фотобумаги. Незнакомые черные лица с белыми космами волос мелькали перед нами и исчезали, стоило только Толкачеву выключить свет. Он опускал чистый лист в раствор, и на нем медленно начинало проступать изображение — негр со светлыми всклокоченными волосами оказался мною, фантастический пейзаж — перекрестком возле школы… Так прошло минут сорок. Постепенно удивление сменилось равнодушием, и я начала рассеянно поглядывать по сторонам.
— Вот и репродукция. Я сделал два кадра. Выберем лучший или напечатаем оба?
Странное впечатление производят на меня негативы. Глядя на них, я теряюсь. Трудно поверить, что эти белоснежные пятна и есть те самые черные провалы, поглотившие Вселенную Незнакомца. Тьма превратилась в свет, а сейчас вновь станет тьмою. Граф Дракула и легендарный Орфей — два лица Незнакомца? Тьма и свет, черное и белое, стороны одной медали… У меня закружилась голова, а на лбу выступила испарина.
— Барышева, что с тобой? — Голос Петьки доносился из дальней дали, а я стояла на дне ущелья, рядом с Орфеем, и ледяные воды Стикса плескались у наших ног. Толкачев продолжал суетиться: — Сядь, Барышева, это у тебя от красного света и духоты. Давай проветримся, подышим воздухом.
— Ничего, Петька, порядок. Увеличь фото как можно больше, пожалуйста. Неважно, что оно плохо получится. Второе мы сделаем поменьше, хорошо?
Он согласился. Подвинтил какое — то колесико, и на бумагу легла тень преображенного, неузнаваемого пейзажа. Я сама подхватила пинцетом лист и погрузила его в кювету. Ждать пришлось недолго — черные точки начали проявляться на белой поверхности, темнея и увеличиваясь с каждой секундой. Это были глаза Бездны, той самой Бездны, что внимательно следила за нами и сейчас. Зря я не доверяла Петьке — изображение на фото действительно оказалось размытым, похожим на мозаику. Лист фотобумаги все еще лежал в растворе, когда мне удалось заметить странное расположение точек на одном из облаков. Некоторые из них были темнее, некоторые светлее, но в целом они образовывали знакомый спиралевидный символ. Петька также не мог отрицать очевидное. Он тут же напечатал еще несколько фотографий с обоих негативов и бросил их в проявитель. А в том, что случилось дальше, была только моя вина. Отвлекшись, я забыла вытащить из раствора самое первое фото, и оно почернело прямо на наших глазах. Толкачев извел целую пачку бумаги, но ни на одном снимке признаков загадочного лабиринта обнаружить так и не удалось.
— Барышева, я не очень в курсе, что означает этот символ, он как — то связан с тем, расползающимся по швам миром?
— Да. Это и ключ, отворяющий Проход между мирами, и одновременно амулет, защищающий своего владельца от выбравшихся на свободу демонов. В нашем роду была семейная реликвия — наглухо запаянный серебряный медальон. Его носила бабушка, мама, а потом и я. Никто не знал, что находилось внутри футляра. А там лежал амулет — тот самый, что ты видел в заколдованной башне на портрете графини Вольской.
— И как он к вам попал?
— Точно не знаю, но один призрак мне сказал, что София Вольская моя прапрабабушка.
— Не доверяй привидениям, Виктория. Иначе может оказаться, что и тот тип в длинном плаще приходится тебе родственничком. У вас, кстати, есть некоторое сходство.
— Я и сама не очень верю, но пойми — это единственный источник информации.
— А маму ты спрашивала?
— В детстве она часто рассказывала историю серебряного медальона, но, насколько я помню, фамилия Вольских там не упоминалась, не говоря уже о всякой чертовщине и Проходе в соседнее измерение.
— Спроси еще раз. Знаешь, если и существует ключ к разгадке этой тайны, то исключительно в вашем роду.
Предоставив струе проточной воды промывать готовые снимки, мы покинули домашнюю фотолабораторию. Простившись с Толкачевым, я вышла из подъезда и медленно побрела по улице. Была очередная в этом году оттепель. Черные полосы тротуаров и осевшие грязные сугробы навевали тоску… Ярко-красные каблучки энергично впечатывались в месиво проезжей части. Подняв глаза, я увидела блестящие стильные сапожки и коротенький алый плащ. В общем — то это была самая обыкновенная девчонка, разве что слишком модная, слишком яркая для унылой сырой оттепели. Мои ноги сами устремились по ее следу. Для себя я решила — необходимо предупредить Красную Шапочку, сообщить о пристрастиях маньяка и посоветовать ей не так вызывающе одеваться. Конечно, заранее было ясно, какой окажется ее реакция, и все же предостеречь модницу следовало. Девчонка купила на лотке журнал, перешла улицу и скрылась в подворотне. Лавируя между машинами, я устремилась следом. В замкнутом дворике не просматривалось ничего яркого. Старушка, выгуливавшая розоватую от старости болонку, уверенно заявила, что за последние полчаса во двор никто не входил. Оставалось только признать, что слежка за людьми — не мое призвание.
Крышка расположенного посреди подворотни канализационного люка была чуть сдвинута. Вспомнив случай с рабочим, я присела на корточки и с трудом отодвинула тяжелый диск. В полутьме удалось различить только несколько скоб-ступеней, ведущих вниз. Моя рука прикоснулась к верхней из них, и пальцы тут же окрасились в алый цвет. Нервы не выдержали, даже не подумав закрыть люк, я бросилась бежать неизвестно куда. Все, что происходило до сих пор — загадочные подмены, превращения, воскрешения из мертвых, — было обильно сдобрено мистикой и, признаюсь честно, со временем казалось не слишком реальным. Но на этот раз все обошлось без потусторонней романтики — едва ли не у меня на глазах настоящий маньяк убил настоящего человека, и настоящая кровь сохла сейчас на моих пальцах! К этому невозможно было относиться спокойно. А чуть позже возникла еще одна неприятная мысль, и я почувствовала себя соучастницей преступления. Мое поведение не слишком отличалось от действий Мишки Воронова, который ради науки был готов угробить кого угодно. Вместо того чтобы предупредить нарядную модницу, я тихонько следовала за ней, проверяя гипотезу о пристрастиях маньяка. Как иначе можно было объяснить то, что я не подошла к ней сразу? Неужели путешествие в мир Зла вырвало и у меня частичку души, сделало жестче и безжалостней? Тягостные мысли оказались под стать тоскливой промозглой погоде. Желая отвязаться от них и понимая, что клин вышибают клином, я решила, что это самый подходящий момент для разрешения давно тяготившей меня проблемы. Оглядевшись и поняв, куда меня занесло во время бесцельного блуждания по городу, я направилась к расположенному ближе всего дому Светки Акулиничевой. Дверь открыла ее мама, закутанная в халат из блестевшего, как парча, атласа.
