Филипп захохотал, довольный своей шуткой. Песец подобострастно захихикал, давая понять, что оценил Филин юмор.
На столе лежали все снадобья для колдовства. Песец взял одну из двух кружек с розовым маслом, которое приготовили взамен помёта молодого оленёнка, которого два месяца трын-травой кормили, и выплеснул на угли. Раздалось шипение, вспыхнуло красноватое пламя, и комнату наполнило благоухание. «Хорошо, что масло взяли вместо какашек, – подумал Филипп, – представляю, какая бы сейчас здесь вонь стояла».
Песец вдохнул пары масла и что-то закричал. Что-то непонятное, но, без сомнения, очень страшное и волшебное. После этого он стал бегать по кругу, пританцовывая и произнося какие-то заклятия на волшебном языке. Глаза его постепенно потеряли осмысленное выражение, зрачки расширились и заняли то место, где раньше была радужная оболочка. От этого взгляд шамана стал каким-то неестественным. Как будто он надел страшную маску сказочного чудовища – не человека и не животного. Внезапно он повернул к Филиппу своё раскрасневшееся лицо и, тряся остатками волос, громко сказал, вперив в него страшный и притягательный взгляд:
– Пошли со мной, Филя. Одному мне не пройти, силы ты у меня отнял. Теперь сам помогать будешь.
Филипп поднялся как будто против своей воли и встал в круг к шаману. Он был словно цыплёнок перед удавом, совсем безволен и беспомощен. Теперь они ходили по кругу вдвоём, одинаково пританцовывая и даже вроде произнося одинаковые слова. Песец бросил в огонь пучок мха, тот вспыхнул, как сарацинский лён, и тут же угас. Дров в очаг больше не подкидывали, но он каким-то непостижимым образом продолжал гореть. Песец поочерёдно бросил в волшебный огонь кусок копчёного сала, бобровую струю – маленький тёмный комочек, похожий на воск, одну из трёх волосинок Лушки-замарашки и в завершение – щепотку толчёного изумруда, который при измельчении утратил свой красивый зелёный цвет и стал похож на невзрачный серо-бурый порошок. Пламя плясало, пело и, казалось, радовалось каждому подношению.
– Вижу, вижу вход, – кричал Песец, – Филя, иди за мной.
В центре комнаты воздух сгустился, потемнел, появился небольшой смерч.
– Пошли, Филя, пошли, – забормотал Песец, – пока вход не закрылся.
Филипп зябко поёжился, оцепенение немного отпустило его:
– Да-а-а. А обратно как? Вдруг он не откроется – так там навечно и оставаться?
– Вернёмся обратно, не бойся. Людям в нижнем мире делать нечего, чужой он для них. Да пошли, пока не поздно, едрить твою через коромысло!!!
Песец тщательно запоминал самые замысловатые новоградские ругательства и применял их где ни попадя.
Взбешённый от того, что Филипп медлит, Песец схватил его за рубаху и силой втащил в центр смерча. Филипп не сопротивлялся. От необычности увиденного он снова растерялся и оцепенел, поэтому тщедушному шаману удалось сделать это легко… Что-то щёлкнуло, свет на мгновение померк, а когда снова стало светло, Филипп увидел, что они уже не в тереме, а в какой-то незнакомой местности. Редколесье, небольшое болотце, кустарник. Речка небольшая бежит. На земле – цветочки беленькие и жёлтенькие. Незнакомые птички чирикают, в лесу – кукушка начала было кому-то года отсчитывать, да, споткнувшись, замолкла на половинке «ку». «Не по мне ли счёт, – испуганно подумал Филипп, – чур меня, Господи Исусе, не дай пропасть рабу твоему». Он сначала перекрестился, а потом на всякий случай сложил за спиной кукиш.
Песец между тем, наскоро осмотревшись, нашёл тропинку, которая вела куда-то в глубь редкого леса.
– Пошли, Филя. Потом кукушку считать будешь. Не про тебя она.
«Вот же чёртов шаман, – подумал Филипп, – мысли читает, что ли?»
Песец только громко рассмеялся.
– Пошли, Филя, времени у нас с тобой мало. Надо нужных духов найти да уговорить их болезнь на Докуку наслать.
– А как уговаривать будем?
– А для чего ты волшебный состав покупал? Одну треть его мы потратили, чтобы в нижний мир попасть. Вот это всё вокруг – и есть нижний мир. Ещё одна треть – чтобы выйти отсюда. Остальное – заплатить духам за болезни для Докуки.
– Это что, мы им волосами да розовым маслом платить будем? Тьфу ты, а если бы всё было, как задумывали – мы бы им олений навоз предложили, что ли?
– В нижнем мире всё кажется не таким, какое оно есть на самом деле. И плата, которую мы будем предлагать, – это только в твоём мире это масло или сало. Здесь это – совсем другие вещи. Очень ценные. Тебе этого не понять, ты не шаман. Пошли, не будем болтать, время для нас сейчас дороже всего.
Они зашагали по тропинке. Впереди Песец, за ним – Филипп. Тропинка вилась между чахлых елей и берёз, наконец вышла на поляну, посреди которой стоял большой камень.
– Бел-горюч камень Алатырь, – прошептал Песец, – это по-вашему, а у нас его оленным камнем кличут. Волшебный очень.
С поляны в разные стороны уходили ещё три тропинки. У камня лежали кости каких-то животных, стояло несколько кожаных туесков с тёмной жидкостью. Ветки ближайших деревьев и кустов были увешаны матерчатыми и кожаными ленточками. А на камне сидел небольшого росточка человечек и болтал ногами. Глаза у него были бледно-голубые. Светлые-светлые, почти белые.
– Сиртя, он духов пасёт, – сказал Песец, – поклонись с почтением, но без униженности.
И изо всей силы так пихнул Филиппа в бок, что тот ойкнул и сложился чуть не пополам.
– Молодец, – одобрил Песец и сам склонил свою недостриженную голову перед невеличкой.
– Привет, сиртя, – сказал он, – а я к тебе по делу.
Малыш посмотрел на него насмешливо и продолжал сидеть, молча качая ногой. Слегка уязвлённый, Песец продолжил:
– Знаю я, что ты всеми духами запросто командуешь.
Сиртя продолжал молчать. Песец решил продолжить без околичностей, времени мало же.
– Надо мне на одного человека болезнь навести. Сильную болезнь, страшную.
Сиртя посмотрел на него заинтересованно.
– Я порядок знаю, – продолжил Песец, – плату принёс хорошую.
– Показывай, – наконец снизошёл сиртя.
– Вот, – разложил перед ним шаман, – пятилетний дубовый мох, копчёное сало, бобровая струя, толчёный изумруд, розовое масло. Это из среднего мира. Ну как – оценил?
– Ничего не забыл? – насмешливо спросил сиртя.
Песец сокрушённо вздохнул и вытащил чистенькую тряпицу, в которую он по-хозяйски бережливо завернул Лушкин волос.
– Это другое дело, – сказал обрадованный малыш, – а то заталдычил – «бобровая струя, бобровая струя»! Ещё бы свою собственную струю предложил. Давай сюда. Кого болеть будем?
– Человека зовут Михайло Докука. Боярин он в Господине Великом Новограде.
– Знаю, бывал. Славный городишко. А как его болезнью огорчить – совсем или чтобы потом порадовался?
