Ночевал этой ночью Аркадий не в «своем» доме, а в каземате центрального бастиона, точнее, в какой-то каморке-кладовке, на данный момент пустой. Не захотелось ему тащиться в темноте под пронизывающим ветром и холодным дождем, вот и пристроился спать невдалеке от места проведения последнего совещания.
Растерев энергично лицо ладонями, обулся и засомневался, идти по проходу в валу или выйти во двор крепости и добраться до цели под открытым небом. По дальности разница была небольшой. Очередной зевок предопределил выбор. Накинул плащ с капюшоном и отправился к выходу: негоже являться на встречу сонным зомби, а ветерок и дождик, мягко говоря, прохладный, мигом прогонят сон.
Расчет на волшебное воздействие природы оправдался быстро и полностью. Получив в морду душ ледяной – по крайней мере по ощущениям – воды, вдохнув сырой холодный воздух с доброй примесью той самой мороси, проснулся окончательно. И трусцой побежал к северному бастиону. Ветерок хоть заметно ослаб, но продолжал выдувать тепло из организма с пугающей скоростью.
«Ой-ой-ой! Как же выживали ямщики на Руси? Им-то приходилось постоянно ездить при таком ветре и куда более низкой температуре. Почему они в ледышки не превращались? Тулупы, оно, конечно, теплая одежка, но… все равно непонятно. Хотя… ездил ведь и я по вьюжной степи… хм… чего-то меня не туда понесло, отвлекаться от текущей ситуации не стоит».
Хрустя щебнем, которого насыпали вроде бы не скупясь, хлюпая по лужам и чавкая по грязи – которой быть, по идее, не должно было, но идея уступила прозе жизни, – Аркадий быстро добрался под завывание ветра и грохот прибоя до северного бастиона. И успел немного замерзнуть: сырость, ветер и холод – страшное сочетание.
«За несколько минут успел продрогнуть, а турки уже не один день то бредут при такой веселой погодке, то сидят в лужах, как полярные лягушки. Обыкновенные земноводные в таких условиях спят беспробудным сном. Или вымирают. Пожалуй, и без перебежчика можно догадаться, что турки замышляют идти на штурм. Иначе без всяких боев передохнут».
Перед входом немного притормозил: негоже крутому колдуну от какого-то дождика с ветерком бегать. Вошел почти нормальным, разве что широким шагом.
Перебежчик оказался невысоким тощим греком, невероятно грязным – хоть лопатой счищай, – с голодным блеском в испуганных глазах. По крайней мере, именно так расшифровал для себя Аркадий впалые щеки и бегающий взгляд. Ноги бедолаги были закутаны в чье-то тряпье, а мокрые штаны сушились на имевшейся в каземате печи, распространяя вокруг запахи, далекие от цветочных. После уличной свежести такое амбре просто било по обонянию. Преодолев легкий приступ тошноты, характерник подошел к Некрегу.
– Сегодня приступ будет?
Атаман бросил на Москаля-чародея странный взгляд, но его предположение подтвердил.
– Все забываю, что ты колдун. Да, утрецом, посля молитвы и завтрака, пойдут на нас в атаку.
Аркадий сообразил, что ему опять приписали нечто колдовское, хотя он пользовался элементарной логикой, как герой одного из любимейших сериалов в прошлом.
«Или будущем? Век-то был двадцатый, а ныне на дворе семнадцатый… ну да не до философии сейчас. И, если штурм только после завтрака, пожалуй, не стал бы он меня ночью будить. Какие-то вести еще эта птичка в клюве принесла».
Перебежчик, заросший черным волосом, из которого торчал солидный шнобель и выглядывали испуганные, взволнованные глаза, действительно напоминал нахохлившуюся ворону. Точнее, мужа вороны: в принадлежности грека к мужскому полу сомневаться не приходилось. Пожалуй, его даже немного трусило. Хотя, по идее, он должен был давно согреться, но продолжал жаться, будто сидел задницей на льду, а не на лавке возле печки.
Странно, но эта мирная, в общем, картина Аркадия встревожила непонятно почему.
«Чего это он трясется? Со страху, что ли? Так вроде бояться ему уже нечего, приняли как своего, турка, помнится, никто переодевать и не собирался. Непонятно».
– Что там у них случилось? Неспроста же решили по такой погоде на приступ идти? Бунт где приключился или кто домой побежал, султана не спросясь?
Некрег развел руками.
– Да тебе и без перебежчиков все известно.
– К сожалению, не все. Он, – Аркадий кивнул на грека, – на русском или татарском языке, конечно, говорить не умеет?
– Нет, токмо на греческом и османском.
Характерник поморщился. На греческом, причем не новогреческом, а на древнем языке Платона и Аристотеля – распространенном среди эллинов Северного Причерноморья – он знал десятка два-три слов, османский же тогда имел только с четверть слов с тюркскими корнями, понимание крымско-татарского общаться с перебежчиком напрямую возможности не давало.
– Ну что ж, будем через толмача с ним говорить, если понадобится дополнительно чего разузнать. А пока ты выкладывай новости, им принесенные.
Разговор намечался не на пять минут, поэтому Москаль-чародей присел на лавку.
Атаман сжато и четко пересказал результаты допроса перебежчика.
Сначала по гиреевскому войску распространились слухи, что завтра будет атака на крепость. Потом, весьма скоро, эти слухи оправдались. Всех стамбульских райя собрали по сотням, к которым они были приписаны, и вернувшийся от тысячника сотник рассказал, что еда в войске заканчивается, а из-за бунта в Египте подвоза новой не будет. Неоткуда ее везти: повсюду голод и разорение. Посему если они, райя, не хотят передохнуть с голоду, то пойдут на штурм крепости, где проклятые гяуры запаслись продовольствием на долгую осаду. Причем им, райя, не надо даже в крепость врываться – это воины сделают. Их дело – забросать мешками с землей и песком ров и даже не весь, хотя бы в нескольких местах.
В этом месте Некрег прервался и ухмыльнулся:
– Понимаешь, Москаль-чародей? Всего-навсего, а?
– Чего тут непонятного? Пробежаться с тяжелыми мешками через минное поле под обстрелом с бастионов. Легкое дело, раз плюнуть и растереть.
– Точно. Вот и он, – атаман кивнул на перебежчика, – так подумал. И заместо такого легкого дела затеял рисковый побег к нам пешком по волнам. Храбрецы легких путей не ищут, – и опять широко ухмыльнулся.
– Да… в одиночку-то по прибою, ночью, в такую погоду… трус-то скорее под плетью с мешком на смерть побежит. И правда храбрец. Как же он в Стамбуле выжил? Греков там вроде не осталось?
– Да омуслимился, иначе его давно бы повесили. Думаю, не один он там такой. А сейчас вот вспомнил, что христианином был, и решил в истинную веру возвернуться. Осознал, можно сказать, свое грехопадение. И к нам норовит притулиться.
– Придется принять, чай, не звери ведь мы. Еще чего интересного не рассказывал?
– Да усе жалился на голод, холод и мокрядь. Кормили их совсем худо, токмо чтоб не подохли, одежка от дождей промокла, а просушить негде и не на чем: дров и на приготовление пищи не хватает… А у последние-то дни и животом многие стали маяться, хучь едового с гулькин нос получают, а гадить тянет бедолаг то и дело. Оттого и мрут один за другим.
