В палатке на мгновение повисла просто неописуемая тишина, и даже мухи не пролетело, чтобы её подчеркнуть. Потом Багратион, не говоря ни слова, ринулся ко мне…
А ведь особо крупным мужчиной он не был… Откуда же силища такая? Образно говоря: мои рёбра затрещали, а попросту выражаясь, левый бок взорвался адской болью. В глазах помутилось, и княжеские «Ай, молодец!», «Ай, спасибо!» слышны были уже словно через вату. Я даже и вскрикнуть не смог на протяжении всего того времени, пока генерал тискал меня со всей горячностью своего южного темперамента. Только когда колени стали подгибаться, Пётр Иванович почувствовал некоторую несообразность ситуации.
– Лекаря! Немедленно лекаря сюда!! – проревел князь, и это было последнее, что уловило моё угасающее сознание.
Когда я обрёл способность опять воспринимать окружающую действительность, в первую очередь увидел расплывчатое и незнакомое лицо.
– Как себя чувствуете, голубчик? – голос тоже слышу в первый раз. В глазах постепенно прояснялось, и «наводилась резкость». Петлицы на воротнике незнакомца были волнистыми, значит, лекарь.
Задавать дурацкие вопросы типа «Где я?» или «Что со мной?», разумеется, не стал: понятно, что если прихожу в себя в незнакомом месте и вижу медика, то это наверняка что-то вроде лазарета. А бурное выражение благодарности командующего армией и признательности за придуманные мной «ништяки» не скоро забудешь.
– Уже неплохо, – ответил я доктору, – бок побаливает, правда…
Только сейчас заметил, что лежу голым по пояс. Скосив глаза, увидел здоровенный синячище в месте, куда ударила пуля, а ссадина от неё весьма прилично воспалилась. Да уж! Прогрессор! Антисептики, твою налево!.. Сам первую же рану запустил до такого состояния – помазал разок водочкой и успокоился.
– Что же вы, батенька ко мне сразу не пожаловали? – словно угадав мои мысли, спросил доктор.
– Некогда было, служба, – постарался я замять тему…
Познакомились. Сергей Данилович Касько оказался очень приятным дядькой. Сорок лет, невысокий, не худой, с носом-пуговкой и круглыми глазами в обрамлении практически бесцветных ресниц. Голос у эскулапа был высоковат для его внешности, но это совсем не вызывало какого-то чувства дисгармонии.
Проворно обработав рану раствором карболки, Сергей Данилович не слишком туго, но надёжно запеленал мой торс в льняные бинты.
– Незнакомый запах, – решил я полюбопытствовать на предмет восприятия новшеств в полевой хирургии современными медиками. – Новое лекарство?
– Чудесное! – охотно поддержал разговор на эту тему Касько. – При неглубоких ранах и своевременной их обработке – практически стопроцентное отсутствие воспалений. Причём поступило почти перед самой войной. Это какой-то Дар Божий! Правда, многие из моих коллег относились к нему скептически, но теперь, думаю, успели оценить чудесные свойства карболовой кислоты. Так же, как разумность годичной давности циркуляра по армии о гигиене и санитарии.
– Был такой циркуляр? – врубил я «дурочку», чтобы разузнать побольше.
– А вам он разве неизвестен? – удивился лекарь. – Странно. Я ознакомил с его содержанием всех офицеров своего полка, ведь зачастую именно им легче обеспечить выполнение солдатами нехитрых требований, во много раз снижающих заболеваемость.
– Я, простите, последнее время работал в основном не с солдатами, а с минами.
– А-а-а. Тогда понятно… Так вот: при обеспечении выполнения некоторых совершенно необременительных требований можно добиться уменьшения количества заболевших как на марше, так и на квартирах в несколько раз. А это, согласитесь, немало.
– Охотно с вами соглашусь.
– Но и это ещё не всё, теперь используются средства обезболивания при операциях, вплоть до погружения в искусственный сон. Вы не представляете, какие страдания испытывали пациенты раньше в подобных случаях! – лицо доктора приобрело такое выражение, словно ему самому сейчас отпиливали какую-нибудь конечность. – Уж на что мы, медики, привычны к наблюдению человеческих страданий, но порой режешь, как будто сам себя.
– И успешно применяются средства искусственного сна? – оживился я.
– К сожалению, и эфира мало, и оперируемый зачастую не просыпается. Но уж лучше он отдаст Богу душу во сне, без этих адских страданий, чем умрёт в муках от болевого шока.
Чаще используем настойку опия, которая тоже в значительной степени уменьшает боль…
В палатку заглянул какой-то нестроевой в сером мундире и доложил, что принёс ужин.
Беседу пришлось временно прервать и отдать должное пище.
Недавняя потеря сознания никак не сказалась на моём аппетите, и после нескольких дней сухомятки я с удовольствием порубал щей и ячменной каши с мясом.
Баиньки меня уложили всё-таки в лазарете. Соседями были сотник Еремеев Атаманского полка и артиллерийский майор Климук. У казака было серьёзно порублено бедро, а артиллеристу раздробило предплечье. Последний явно отвоевался и наверняка будет оставлен в каком-нибудь городе при первой возможности. Разумеется, с эвакуацией в сторону от полосы военных действий. Это если ещё без ампутации обойдётся.
Вяло познакомились, вяло побеседовали. Да и поздно уже было. Кажется, я уснул первым. Так же, как проснулся на следующее утро. Майор смачно похрапывал, но это мне совершенно не помешало выспаться. Я улыбнулся, вспомнив историю, произошедшую со мной в апреле…
Как-то, разъезжая по делам службы, пришлось заночевать у одного «бирюка». Вот этот и показал мне, что такое храп с большой буквы.
Мужиком Антип был монументальным: с меня ростом, но в два раза шире в плечах. Да и не только в плечах – «пузик» присутствовал пресолиднейший. В общем, килограммов сто пятьдесят, не меньше – типичный штангист супертяж. Странно как-то: явно сам всё хозяйство тянет, расходы энергии должны быть чудовищными. Как он умудрился такой живот наесть? Но дело не в этом.
Обычно, если я уснул, то мне совершенно фиолетов любой шум, кроме будильника. Какая бы гроза ни бушевала за окном – абсолютно по барабану. А тут вот проснулся.
Я сначала просто ничего не мог понять: в избе грохотало, рычало, свистело и шипело. Не считая банальных «хррр», «пссс» и тому подобного, хозяин дома выводил такие рулады, для описания которых просто не существует букв ни в одном алфавите мира. Кроме того, периодически вплетались звуки сморкания внутрь и наружу, сногсшибательное сопение, свист и, повторяю, нечто категорически неописуемое. Штук пять элементов этого храпа просто настоятельно требовали относиться к ним, как к предсмертному хрипу – любой артист отдал бы десять лет жизни, чтобы суметь воспроизвести подобные звуки, «умирая» на сцене. Диапазон метался от ультразвука до инфразвука, причём иногда он менялся мгновенно. Громкость звука также скакала совершенно неожиданно, причём вне всякой зависимости от его высоты. Периодически наступала тишина. Но только поначалу это рождало надежду, что наконец-то пытка закончилась, минут через десять таких иллюзий уже не осталось, и остановки в «ариях», наоборот, стали самым изощрённо-садистским моментом. Я лежал и ждал «продолжения банкета», судорожно пытаясь угадать: «вот сейчас…», «сейчас…», «сейчас…».
