Время перевалило за полночь, а они и не собирались расходиться, увлеченные темой разговора, которой интересовались не только дилетанты, но и сами специалисты: время и его аспекты, гипотезы, предположения. У Гришина и у Меньшова были по этому вопросу свои мнения, поэтому слушать их перепалку было очень забавно, хотя даже Ивашура не всегда их понимал, несмотря на свой опыт и полученные знания.
Как тогда при встрече с Гришиным, инициатором беседы о физической природе времени стала Вероника, не получившая от академика ответы на многие свои вопросы.
– Константин Семенович, мы позавчера не договорили, – сказала она, когда компания пригубила вино и разобрала нехитрую закуску – бутерброды с икрой, колбасой и ветчиной. – Я не поняла, что такое динамическая теория времени.
– Вы его лучше не спрашивайте, – хмыкнул Меньшов, вытирая усы, – он теоретик, истина ему только снится. Спрашивайте у экспериментатора, у меня например.
– А чем теоретик отличается от экспериментатора? – заинтересовался Гибелев.
– Это классика ученого фольклора, – улыбнулся Ивашура. – Не помню, кто сказал, но изречение известно давно: «теоретик верит себе, когда другие не верят, а экспериментатор, наоборот, не верит себе, даже если верят другие». А что там вы имели в виду под динамической теорией, Константин Семенович?
– Это не теория – концепция, справочно-математический аппарат не дотягивает ее до теории. По этой концепции время – всего лишь изменение порядка событий, при котором будущее превращается в настоящее и в прошлое.
– Спекуляция, – поморщился Меньшов. – Что значит – превращается? В результате какого процесса? Почему порядок событий именно таков, каков есть?
– Потому что таковы законы, вложенные в континуум при рождении Вселенной, – ответил Гришин спокойно. – Кстати, я не сторонник динамической модели. – Он оттопырил губу в некотором сомнении. – Впрочем, и статической, и прочих иных тоже.
– А что, есть еще модели? – собрал морщины на лбу Ивашура.
– Ну, например, субъективно-психологическая: время – это способ восприятия Вселенной сознанием человека.
– Ерунда, – проворчал Меньшов, терзая бороду. – Козырев еще сорок лет назад доказал в своих опытах, что время – особая субстанция, способная трансформироваться в энергию.
– Все это хорошо, – примирительно произнесла Вероника, – все это мне понятно. А статическая модель? Как объясняет течение времени она?
– По статической теории время – это скольжение сознания человека вдоль мировой линии, – буркнул Меньшов. – И если я кое-что смыслю в физике, то эта модель – откровенная бредятина. Ее автор – недоучка-аспирант Петя Смирнов, сумевший выбиться в депутаты и благодаря этому обойти многих претендентов на пост ученого секретаря. Сорок лет он, по его же словам, изучал курс физики Ландау, умудрился прочитать в свое время книгу Цацулина «Атомная крепость», в результате чего у него поехала крыша. В конце концов он дошел до журналистской деятельности, начал кропать критические статейки, в том числе и против меня, и на этой почве окончательно спятил.
Ивашура и Гришин переглянулись, засмеялись, к ним присоединился и Гибелев, знавший, о ком идет речь. Только Вероника осталась серьезной. Нахмурив лоб, она о чем-то размышляла.
– Мужчины, вы слишком жестоки к оппонентам. Речь же о другом. Все пять перечисленных вами концепций времени не свободны от изъянов, а есть ли такая, которая свела бы их воедино, объединила бы их достоинства?
– Нетути, – бросил Меньшов.
– Есть, – в унисон ответил Ивашура.
Все посмотрели на него.
– Ну-ка, ну-ка, Игорь Васильевич, интересно, – проговорил Гришин. – Поделитесь-ка своей гипотезой.
– Она не моя. И я не все рассказал о своем путешествии по Стволу… э-э, по Башне, – рассеянно проронил Ивашура. – Точнее, ничего не рассказал о тамошних встречах и о причинах явления Башни. Я могу на вас положиться, что ни одно слово не просочится за стены гостиницы? – Он посмотрел на Гибелева.
Комментатор телевидения заерзал, но взгляд выдержал.
– За себя ручаюсь. – Гибелев почувствовал, что говорит не то, и поспешил добавить: – За Веронику тоже.
– Так вот, реальна лишь одна версия. Виталий, ты наверняка читал работы Эверетта…
– О вариантном копировании? Конечно, читал, но никогда не воспринимал всерьез.
– Что вы хотите сказать, Игорь? – Гришин пристально глянул на обманчиво спокойное лицо Ивашуры.
– Эверетт был прав, – тихо произнес тот. – В каждое мгновение Вселенная ветвится на столько копий – «ветвей хронодендрита», – сколько вариантов имеет данный квантовый переход.
Меньшов хотел выстрелить своим обычным: «Чушь!» – но передумал, хотя скепсис его не угас.
– Почему же мы этого не замечаем? Почему не видим расщепления Мироздания?
– Потому что наше сознание, сознание наблюдателя, каждый раз оказывается в одной из возможных копий-ветвей. Таким образом, множество возможных состояний Вселенной образует многомерный континуум потенциально равноценных эвереттовских копий – Дендроконтинуум, Фрактал или Древо Времен.
– Не факт… – начал было Меньшов.
– Подожди, Виталий, – сердито оборвал его Гришин, что было ему не свойственно. Видимо, академик волновался.
– Факт, – все так же тихо проговорил Ивашура. – Ствол… простите, привык называть Башню так. В общем, Башня была создана не в нашем будущем, а в будущем другой Ветви времени, и соединила она не прошлые времена одной Метавселенной, а множество Ветвей Древа Мира. Я посетил многие Ветви и знаю.
Наступила тишина. Потом Меньшов крякнул, дернул себя за бороду, за волосы, покрутил головой.
– Игорь, я, конечно… и все же… ведь хронон равен десяти в минус сорок четвертой степени секунды! Что же получается, что Вселенная спустя каждый хронон делится на идентичные копии?
– Не идентичные, но отличающиеся весьма и весьма незначительно. А затем каждая копия или Ветвь, в свою очередь, спустя хронон делится на другие копии.
– Что такое хронон? – спросила Вероника.
– Квант времени, равен времени, необходимому для преодоления фотоном, то есть светом, диаметра электрона.
– Сколько же при этом расщеплении образуется копий?! Бесконечность?!
– Очень много, но не бесконечное количество.
Меньшов шумно выдохнул.
– Не верю! Что хотите делайте, режьте, приводите любые доводы – не верю! Все-таки человек я простой, несмотря на высшее образование, и привык верить глазам.
Ивашура погрустнел, откупорил бутылку «Старорусской», налил всем по глотку.
– Давайте выпьем за погибших, за Сурена – это он любил говорить: человек я простой… За Мишу Рузаева… Пусть земля им будет пухом.
Выпили, помолчали. Меньшов отломил кусок хлеба, прожевал, сказал с упрямой миной:
