Когда капитан успел метнуть нож, где он его прятал – я не заметил. Лезвие вошло чуть ниже левой ключицы Воскобойникова; Станислав Федорович успел выстрелить, дал короткую очередь, но Москаленко был не простой пехотный капитан, потому что в два прыжка, словно размазавшись в воздухе, достиг крыльца и сбил Воскобойникова со ступеньки. Я не стал долго думать, потому что проигрыш Москаленко означал наш общий проигрыш, и кинулся следом. Остальные рванули за мной – кроме дурака Васюни и доктора, который был в любом случае не боец. Я успел вовремя – баба выскочила на крыльцо, но баба и есть баба, выставила перед собой автомат, который я крутанул за ствол, а потом от души приложил ей кулаком. Потом добавил прикладом в живот – женщин бить, конечно, сучье дело, но своя жопа дороже. Костик и Шевкун навалились на хрипевшего полковника, а прапор помог мне обыскать пленницу. Никакого оружия при ней мы больше не нашли.
Беранже остался не у дел и подобрал пулемет.
Полковник неожиданно перестал биться и пробормотал:
– Перевяжите плечо.
– Сейчас, – сказал Москаленко и резким движением выдернул нож.
Воскобойников даже не охнул.
– Перевяжи! – крикнул капитан Блошкину. Доктор словно очнулся, потопал к крыльцу, завозился в своей врачебной сумке. Воскобойников, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы, сел поудобнее, прислонился к стенке, пока Блошкин его ремонтировал. Капитан присел рядом, упер ствол взятого у женщины автомата в бок полковнику.
– Смотри-ка, сволочь, – сказал Воскобойников удивленно. – Получилось.
Я сначала не сообразил, о чем он, а потом понял: Руна его подвела. Железячка эта мудрая, за которой мы пришли.
– Как вам говорил финский дед? – спросил Москаленко. – Руна сама выберет хозяина, когда придет время?
– Не дед. Учитель, – поправил полковник. Вообще-то он был полковой комиссар (или не он? Черт их разберет, лучше про это не думать, а то мозги закипят), но мне удобнее было называть его полковником.
– Вот и пришел этот момент, – заключил Москаленко.
– И нам пора в Сариолу, – задумчиво произнесла женщина.
Я ей чересчур сильно, наверное, приложил: до сих пор держалась руками за живот, а щека заплыла красно-синим. Полковник только сейчас, похоже, разглядел, что случилось, нашел меня взглядом и пообещал:
– А вот за это кровью умоешься, падаль.
– Война, полковник, – сказал я.
– Кровью, – со значением повторил он. – Потерпи, Юленька. Всё будет хорошо, никакой Сариолы. Вспомни лучше: Стокгольм, маленькие кафе, кофе с булочками... «Силья-Лайн Симфония»... замечательный Свеаборг...
– Мне давно уже кажется, что этого никогда не было. Что я видела всё это в кино, – ответила женщина. – Ты отдашь им Руну?
Они беседовали, словно нас здесь совсем не стояло. Наверное, это называется презрением, очень высокой степенью презрения. Мне даже самому стало противно.
– Отдам, – сказал Воскобойников. – Конечно, отдам. Мне она больше не нужна, и я ей больше не нужен, ты же видишь...
– То, что ты мне рассказал... Это всё правда?
– Правда. Я же рассказывал раньше.
– Ты не рассказывал. Ты читал дневники деда.
– Деда... – эхом отозвался Воскобойников.
– Или это были твои дневники?!
Полковник промолчал. Потом повернулся к Москаленко и попросил:
– У вас есть выпить?
– Вот. – Капитан протянул флягу. – Спирт.
– О'кей, – сказал полковник и, отвинтив крышечку, сделал пару больших глотков. Поморщился, выдохнул, пожаловался: – Столько лет – один самогон, а я его и гнать толком не умею...
– Оставьте себе, – сказал Москаленко. Фляга, булькнув, легла на некрашеные доски крыльца.
– Итак, где Руна?
– Идите в дом, – сказал Воскобойников. – В большой комнате – комод, деревянный. Выдвигаете нижний ящик, выбрасываете оттуда тряпки, сзади будет двойная стенка, там виден шов. Подковырните чем-нибудь...
Шевкун вопросительно взглянул на капитана. Тот кивнул. Лысый исчез внутри дома.
– И вы всё равно ничего не доказали, – сказал полковник.
– То есть?
– Руна оставила старого хозяина, но не нашла нового. И эта ваша психоэмоциональная устойчивость... Пока лишь чистая теория. Чистой воды.
– Посмотрим.
В доме ухнуло, со звоном вылетели стекла из окон. Крыльцо дернулось, сидевший на корточках прапор повалился на спину и съехал на заднице по ступенькам.
Я потряс головой – в ушах звенело. Воскобойников криво улыбался.
– Один – ноль, – сказал он. – Между прочим, я за ЦДКА болел... пока вообще футболом интересовался.
И тут мы услышали, как кричит Шевкун. Я не стал ожидать приказаний и пошел внутрь. В комнате остро пахло дымом, паленым, сырым мясом. Лысый капитан лежал на полу навзничь, размахивал брызжущими кровью обрубками рук и выл. Говорить он не мог – лица и рта у Шевкуна просто не стало... Другой бы обблевался, но я не такое видал. Да и не любил я лысого. Вернее, недолюбливал. Смерти такой, конечно, не желал, ну так что теперь, плакать над ним? Короче, лечить здесь было уже некого, и я крикнул:
– Беранже! Старлей, скорей сюда с машиной!
Старлей вошел и сразу понял, что от него требуется. Стрелял в голову, разнеся ее остатки.
Капитан затих. Я нагнулся к перевернутому комоду. Крепкий был комод, не развалился, как ни странно... или там направленный был взрыв? Ловушечку смастерил товарищ полковник – правильно, кто бы на его месте не смастерил... И в самом деле один-ноль. Увеличивать счет в пользу Воскобойникова я не хотел, поэтому осторожно перевернул остов комода, но внутрь не полез. Хотя лезть и не требовалось – на полу лежал небольшой железный ящичек, закрытый на миниатюрный замочек. Поднять? Раз он уже валяется, рвануть не рванет, если в середину не лезть, решил я.
И поднял.
Чего я ожидал? Тепла, покалывания, каких-то непонятных ощущений? Нет, это был простой, достаточно легкий ящичек, Я подкинул его на ладони (старлей отчего-то смотрел на меня с ужасом) и, перешагнув через труп, вышел на крыльцо, предварительно взяв у покорного старлея пулемет.
– Вот она, – сказал я.
– Давай сюда, – сказал в ответ Москаленко.
Про соратника и не спросил, сволочь. Хотя что спрашивать, раз так рвануло, не хлопушка же там пристроена была.
– Стоп, – сказал я. – Так дело не пойдет. – Воскобойников расплылся в довольной улыбке.
– А ты не лыбься, будто кошелек нашел, – велел я. – Думаешь, заработала система, твоя бижутерия мне в душу полезла? Ни хрена, полковой комиссар. Херово ты меня знаешь.
У меня был пулемет. У Москаленко – автомат, сейчас нацеленный в бок полковнику. Остальные мало того что без оружия, они вне игры, зрители. Вот только Костик... Я краем глаза присматривал за ним, но Костик вел себя тихо, придерживал за плечи женщину, чтоб не дергалась без толку.
