«Попович» медленно выпрямился. Вода, клокоча, уходила в
портики. Геннадий сделал несколько шагов к корме и уцепился в стойку. Он
оказался в середине судна, как бы в центре раскачивающейся доски. Здесь качка
чувствовалась меньше. «Попович» зарывался носом, а корма быстро шла вверх,
закрывая полнеба. Вот по всему корпусу прошла сильная дрожь — это обнажился
винт.
«Позор, — думал о себе Геннадий. — Закричал, как
заяц, как первоклашка! Нет чтобы процедить сквозь зубы: «Не кажется ли вам,
товарищи, что танкеру справа угрожает опасность?…»
Метрах в десяти к носу от Геннадия распахнулась дверь
камбуза, и два чумазых артельщика выволокли на палубу огромный котел со
вчерашним борщом Нельзя сказать, что во время шторма экипаж «Алеши Поповича»
отличался повышенным аппетитом. Артельщики, поднатужившись, подняли котел и
вывалили его дивное содержимое за борт.
Вслед за этим произошло странное событие. Борщ, наваристый
янтарно-багрово-зеленоватый борщ, не ухнул, как ему полагалось, в пучину, а в
силу каких-то необъяснимых аэродинамических вихревых причин повис на несколько
мгновений в воздухе. Больше того, он уплотнился и висел теперь перед Геннадием
громадным переливающимся шаром с жировой бородой Янтарные капли уже долетели до
лица юного лаборанта.
«Вот борщ, — медленно подумал Геннадий. — Вот
вчерашний борщ, и он висит. Ой, нет — он движется! Он, он движется прямо на
меня! Ой!»
Борщ, повисев в воздухе несколько мгновений, ринулся на
Геннадия. Вскрикнув от ужаса, мальчик бросился наутек к корме. Артельщики,
разинув рты, наблюдали эту невероятную сцену. Геннадий со скоростью спринтера
бежал к корме Борщ настигал его со скоростью мотоцикла.
Гена уже чувствовал за своей спиной нехорошее дыхание борща.
Собрав все силы, он сделал рывок, вырвался из-под навеса, вильнул влево и
спрятался за спасательной шлюпкой, уцепившись за леера. Борщ, вылетев из-под
навеса, взмыл вверх. Спустя минуту Гена, вообразив, что опасность миновала,
выполз из-за шлюпки. Борщ, однако, не улетал. Снова найдя мертвую точку среди
безумных воздушных струй, он висел теперь прямо над незадачливым лаборантом.
Потрясенный и загипнотизированный, Гена уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой.
Несколько мгновений спустя борщ, обессилев, рухнул ему на голову.
А теперь, дорогой читатель, попробуй поставить себя на место
моего героя. Вообрази себя потомком великого путешественника, человека широких
передовых взглядов; вообрази себя лучшим питомцем «Клуба юных моряков»,
Победителем Таля, другом капитана Рикошетникова; вообрази, что ты совершаешь
первое в своей жизни морское путешествие к архипелагу фамильной славы и
представь себя сидящим на палубе в центре огромного, жирного, хлюпающего борща;
представь себя с короной из прокисшей свеклы на голове, с омерзительной
капустной бородой, с карманами, полными говядины и картофеля. Мне бы хотелось,
чтобы ты, читатель, содрогнулся от ужаса, а затем по достоинству оценил
мужество и силу духа моего юного героя.
Геннадий не заплакал, не бросился к борту топиться. Встав из
борща, он подошел вплотную к потрясенным артельщикам и процедил сквозь зубы:
— Забыть раз и навсегда! Ничего не было. Понятно?
Артельщики, дрожа, смотрели на героического мальчика.
— Об чем разговор, Гена, — наконец пробормотал
один из них.
— Может быть, вам смешно? — звенящим голосом
спросил Геннадий.
— Чего же туг смешного, Генок? — проговорил
второй. — Плакать хочется.
Он действительно всхлипывал. Такого зрелища, погони
вчерашнего борща за живым человеком, он не видел никогда раньше и не увидел
позже до сего дня.
Геннадий резко повернулся и стал спускаться по трапу.
Сосед Геннадия по каюте, плотник высшего разряда Володя
Телескопов, как и большинство обитателей «Алеши Поповича», летал в это время на
своей койке вверх-вниз, влево-вправо, читал «Сборник гималайских сказок»,
хохотал и покрикивал:
— Вот дает! Вот дает!
Неизвестно, к чему относилось это выразительное восклицание
— к шторму ли или к гималайскому фольклору.
— Эге, Генка, поздравляю! — приветствовал он
вошедшего в каюту Геннадия. — Я вижу, тебя борщ догнал!
— Ха-ха-ха! — нервным мужественным хохотом
расхохотался мальчик. — Представьте себе, Владимир, вы близки к истине.
— Это что! У нас как-то раз в Чугуевском карьере Марика
Ибатуллина суп с клецками догнал, — оживленно заговорил Телескопов. —
А самый, Генаша, уз-жаст-ный случай был в Клайпеде, когда Мишку Офштейна лапша
накрыла.
— Значит, это не первый случай в мировой
практике? — ободрившись, спросил Геннадий.
— Отнюдь не первый! — закричал Телескопов. Он на
минуту задумался, а потом уверенно сказал: — Третий случай.
Измученный мальчик погрузился в глубокий сон. Он спал много
часов подряд и не видел, как опустились сумерки, как «Попович» вошел в
Суранамский пролив, как утих шторм и как утром открылся залитый солнцем, мерно
вздыхающий и словно подернутый тонкой пластиковой пленкой Тихий океан. Не видел
он и маленьких японских шхун, с которых рыбаки в ярких куртках тянули невидимые
лески. Они были похожи на фокусников или волшебников, эти рыбаки, и казалось,
что серебристые извивающиеся рыбины выскакивают из воды прямо к ним на палубу,
подчиняясь их резким таинственным пассам. Геннадий, к сожалению, этих рыбаков
не видел, как не видел и множества встречных судов и чудовищной громадины
американского авианосца «Форре-стол», что не солоно хлебавши ковылял домой от
берегов Вьетнама.
Проснулся Геннадий только под вечер, когда по судовой
трансляции раздался металлический голос:
— Внимание! Наше судно находится при подходе к
акватории Иокогамского порта. Палубной команде занять места по швартовому
расписанию. Повторяю…
Багровый закатный туман висел над Иокогамой, а над этим
туманом в высоком прозрачном небе четко вырисовывалась верхушка священной горы
Фудзи.
— Добрый знак, — прогудел боцман
Полуарканов. — Етта штука, Фудзи, етта окаянная, раз в год по обещанию
показывается морскому человеку.
