Полицейские и прохожие, услышав название «Большие Эмпиреи и
Карбункл», почему-то начинали безумно хохотать и так слабели от смеха, что
толку добиться было трудно.
Рикошетников махнул было уже рукой, как вдруг при павший к
ветровому стеклу Геннадий воскликнул:
— Остановитесь, Николай Ефимович!
Рикошетников резко затормозил. Перед ним был ничем не
примечательный двухэтажный домик в четыре окна, от тротуара до крыши покрытый
светящимися и несветящимися вывесками. Вывески гласили:
Уроки игры на скрипке!
Европейская, японская, окинавская и индийская кухня!
Филателист, стой! Здесь самые редкие марки!
Секреты вечной молодости!
Гадаем по руке!
Бокс, дзю-до, каратэ!
Сувениры на любой вкус!
Продажа кактусов, раковин и камней!
Певчие птицы и меха!
Парижская косметика, лондонские запонки, носки из Чикаго!
Подводные зажигалки и инфракрасные очки!
А между гирляндой чикагских носков и чучелом филина на
освещенной витрине этого обычного токийского домика помещалась маленькая, с
почтовую открытку, эмалированная табличка:
Консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл.
Рикошетников и Геннадий вошли в дом и оказались в небольшом
зальчике, стены которого были увешаны самурайскими мечами, масками театра «НО»,
панцирями гигантских черепах, челюстями и мослами непонятных животных. Полки
были заставлены старинными фолиантами с медными застежками, банками с
маринованными чудищами, кактусами, раковинами и камнями. В конце зальчика
обнаруживалась стойка и четыре высоких стула перед ней. Большой гелевизор
соседствовал со старинным граммофоном.
За стойкой стоял, широко улыбаясь, тощий высокий старик
неопределенной национальности в белой куртке и белой шапочке.
— Гуд ивнинг, — сказали друзья.
Несколько секунд старик не двигался, потом, с видимым
усилием оборвав свою затянувшуюся улыбку, быстро зашевелился и заговорил:
— Добрый вечер, господа! Прежде всего вам надо
закусить, прежде всего закусить. Присаживайтесь, сэр! У мальчика голодный вид,
сэр! Старый Старжен Фиц знает, чем угостить такого отличного карапуза!
Он жутко подмигнул Геннадию и снял крышки с нескольких
кастрюлек, расположенных у него за стойкой. Пар, поднявшийся из кастрюли, был
так аппетитен, что Геннадий даже забыл обидного до боли в сердце, до звона в
ушах «карапуза».
Старик между тем, ловко орудуя разливной ложкой и
деревянными палочками «хаши», продолжал улыбаться. Вдоль всей стойки тянулась
металлическая полоса электрической жаровни. Старик включил ее, смазал маслом в
том участке, перед которым сидели гости, масло затрещало, старик бросил на
жаровню какие-то коренья, что-то вроде грибов, слизистые комочки устриц,
ломтики мяса; в черные фаянсовые пиалы старик налил супу, в маленькие блюдечки
наложил какой-то зеленой пасты.
— Ручаюсь, господа, вам никогда не забыть кухни старого
Старжена Фица! Почему бы юному джентльмену не отведать паштет из морского ежа?
Сэр, отхлебните этого окинавского супа из каракатицы, и вы уже не оторветесь!
Не желаете ли сырой рыбы сашими? Она так нежна, так нежна, так нежна, так
нежна…
Старик, словно испорченная пластинка, запнулся на «так
нежна» и повторял эти слова все тише и тише, а потом совсем затих и застыл с
широкой безжизненной улыбкой на устах.
Проголодавшиеся друзья набросились на удивительную еду и
даже забыли на какое-то время о цели своего прихода. Старик между тем вышел из
оцепенения, пролез под стойкой в зал и заиграл на скрипке. Он подходил со
скрипкой к гостям, склонялся то к мальчику, то к капитану, вкрадчиво и ласково
шептал:
— Носки, галстуки, кактусы, шпильки, замки, открытки…
Не прерывая игры на скрипке, он несколько раз взмахнул над
головами друзей самурайским мечом, дал холостую очередь из винтовки «М-14»,
показал несколько приемов дзюдо и ударил страшным свингом по чучелу медведя
панды, скромно стоящему в углу зала. Потом он подсунул Геннадию альбом с
«самыми редкими марками», схватил свободную от еды ладонь капитана и снова
зашептал;
— Феноменальное сочетание физических и духовных
качеств, сэр, приведет вас к триумфу! Все-таки, сэр, сохраняйте осторожность в
первую неделю новолуния… Старый Старжен Фиц, сэр, лучший хиромант Юго-Восточной
Азии, и если бы не интриги…
— Простите, мистер Старжен Фиц, — сказал
Рикошетников, осторожно освобождая свою руку для собственных
надобностей. — Мы пришли сюда только лишь для того, чтобы повидать консула
Республики Большие Эмпиреи и Карбункл…
Старик вдруг отпрыгнул в сторону с криком «О-ле! и,
обращаясь к медведю панде, филину, маскам и маринованным чудовищам,
торжествующе воскликнул;
— Слышали?
После этого он нырнул под стойку, скрылся за бамбуковой
шторой и через минуту явился оттуда в совершенно уже новом обличии.
Преисполненный достоинства дипломат в мундире, расшитом золотыми нитями, с
высоким стоячим воротником, покровительственно и любезно смотрел на гостей.
Лишь забытая на голове поварская шапочка напоминала о прежнем Старжене Фице.
— К вашим услугам, господа, — сдержанно поклонился
генеральный консул.
— Мы советские моряки, господин консул, —
оправившись от первого ошеломления, пробормотал Рикошетников. — Я капитан
научно-исследовательского судна «Алеша Попович», Николай Рикошетников, а это
мой друг Геннадий Эдуардович Стратофонтов.
— Стратофонтов? — поднял правую бровь генеральный
консул. — Не являетесь ли вы, сэр, одной из ветвей генеалогического древа
национального героя нашей республики русского адмирала Страттофудо, памятник
которому возвышается в столице нашей страны Оук-порте?
— Геннадий как раз является ветвью адмирала
Стратофонтова, но отнюдь не Страттофудо, — сказал капитан.
Консул улыбнулся:
— Так жители нашей страны переиначили это славное имя
на свой манер.
— Значит, мы увидим памятник моему предку? —
воскликнул Геннадий. — Николай Ефимович, это потрясающе! Памятник моему
дедушке!
