Самарин открыл глаза. Шаман стоял на коленях, запрокинув окровавленное лицо. Макс лежал на полу. Пистолет валялся чуть поодаль. Сцена завершилась секунду назад, но Самарину казалось, что промелькнули столетия. Мурк улыбнулся ему.
– Иди.
Самарин повернулся на негнущихся ногах и побрел к выходу. Выйдя из пещеры, он с удивлением отметил, что уже светает.
38. НАЕМНИКИ
Майор Ле Горш не думал о смерти.
Он был довольно высоким светловолосым мужчиной. Бравый вояка, которого немного портили шрам от левого виска до подбородка, оторванное наполовину ухо, тысяча морщинок в уголках глаз и неприятный хрюкающий смех. Шрам создавал впечатление, что голова Ле Горша сделана из двух разных черепов. Женщины любили целовать этот шрам. Уродство всегда возбуждает. Но они любили самого Ле Горша не меньше, чем шрам. Дело в том, что он не думал о Смерти. А если не думать о Смерти, то все выглядит, как простая механическая работа. Как уборка мусора, к примеру.
Спусковой крючок приводит в движение ударный механизм, ударный механизм заставляет боек ударить по капсуле. От детонации происходит взрыв вещества, заключенного в капсюле, этот взрыв приводит к возгоранию пороха, газы, образующиеся при этом, выталкивают пулю из патрона, она продвигается по стволу, нарезка внутри ствола заставляет пулю вращаться, придавая ее полету более точную траекторию. Пуля летит, преодолевая воздушное пространство до тех пор, пока на ее пути не окажется человеческое тело. Пуля разрывает ткани, кромсает кровеносные сосуды, ломает кости и поселяется в жизненно важных органах. Она может себе это позволить, потому что высокая скорость полета увеличивает массу. Эту штуку открыл Эйнштейн. Никто так не благодарен Эйнштейну, как пуля. Она одна понимает глубину его мысли до самого конца. Конца человека. Ибо мертвая материя, проникнув в живую, не оставляет ей шанса. И никакие киллеры, хелперы, рекогнайзеры и супрессоры, призванные в человеческом организме бороться с чужаками и имеющие на своем счету тысячи уничтоженных врагов, не могут справиться с кусочком металла, чья масса меньше человеческой в 1000 раз. Все очень просто.
Майор Ле Горш не был жестоким. Наоборот, он слыл славным парнем (вот и женщины его любили). Но когда майор подходил к поверженному противнику и заглядывал в его глаза, он видел два мертвых зрачка. А еще он видел начинающий коченеть труп, и пуля в этом мертвом теле была столь же органичной, как кусок камня, торчащий из песка. Все правильно: если пуля попадает в человека, то он умирает. Что тут странного? Пуля есть пуля.
А человек есть человек. И он не думает о Смерти, надеясь, что если не думать о Смерти, то ее не будет. И Смерть не спешит застигнуть его врасплох. Она дает ему возможность подготовиться к встрече. И человек успевает спросить: «За что?» «За все!» – таков ответ. Смерть – наказание за рождение. За рождение уродца с четырьмя несуразными отростками и костяной сферой неправильной формы, в которой пульсирует злобная серая студенистая масса. Не было бы никакой Смерти, если бы пьяный Демиург не создал этого гомункула на страх всему живому. И даже Смерть не спасает от того, что этот гомункул распространяется, как зловонная жижа, в которую озорники бросили пачку дрожжей.
Именно по этой причине Ле Горш не думал о Смерти. А чего о ней думать? Когда она придет, думать уже не придется.
Ле Горш размышлял совсем о другом. Предстояло много простой, механической работы. Судя по размаху затеваемой экспедиции… Недавно он встречался с Сигизмундом Трэшем. Отметил его проницательный взгляд и энергию. «Этот штатский может командовать» – подумал тогда Ле Горш.
Майор смотрел на лагерь, который разбила его команда. Две тысячи человек, славные ребята, работают как часы. Это их работа, сейчас им нельзя расслабляться.
Ле Горш присел у походного костра, на его улыбке плясали языки огня. Поговаривали, что этот поход позволит каждому завязать. Маленькое бунгало на берегу океана, жена-мулатка, привезенная из дальних стран, огород, засеянный табаком…
Чушь все это. Наемника, как и проститутку, интересуют не деньги, а ремесло. Им нужна эта работа. Как летчик любой ценой не хочет уходить из авиации, как моряк отдаляет последний рейс. Каждый хочет остаться в своей стихии. Небо, море, любовь, война…
Ле Горш присел у костра. Солдаты, поболтав с ним из вежливости, разошлись, кто по палаткам – спать, кто на дежурство. Ле Горш жевал жесткое пережаренное мясо и улыбался. Запах костра успокаивал.
Он, конечно, слышал шаги, но не подал виду, что заметил приближение чужака – слишком был уверен в быстроте своей реакции и умении побеждать любого противника как один на один, так и в битве стратегических замыслов. Он лишь неспешно обернулся, приветствуя предполагаемого противника разоблачающей ухмылкой.
Перед ним стоял Сигизмунд Трэш. Штатский, умеющий командовать. Бывает и такое…
– Добрый вечер, – приветствовал его Трэш, брезгливо поглядывая на обуглившееся мясо. Цивилизованный дым от сигары бросился заигрывать с диким дымом костра.
– Уже ночь, полковник, – ответил Ле Горш и закурил трубку.
– Шутите, – не обратил внимания на иронию Трэш.
– Шучу, – легко согласился Ле Горш.
– Сожалею, что не могу поддержать легкую вечернюю пикировку. Хотелось бы сразу перейти к делу. Вы когда-нибудь хотели бы стать министром обороны?
– Хотел бы, – вздохнул Ле Горш, – если мы не можем потрепаться, может, имеет смысл просто упиться? Через пару дней такой возможности не представится.
– Мне нравится ваш трезвый взгляд на жизнь.
– Мне тоже.
Трэш угостил собеседника сигарой.
– О-о, настоящий «Виллур», – оценил Ле Горш.
– Ну, так как насчет министра обороны?
– Извините, – Ле Горш не спеша прикурил, – но мы штатский юмор не понимаем. Нам бы чего-нибудь позабористее.
– А я не шучу.
Ле Горш опустил сигару:
– Такое возможно, если мы объявим войну Системе. А это бред. Вы бредите?
Он внимательно осмотрел Трэша:
– Нет, вы не бредите.
Ле Горш вскочил. Конец партизанским вылазкам и бесконечному унизительному мародерству. Полнокровная война. Это – боевые приказы, единая униформа, тактические занятия в блиндажах, освещенных свечой, сделанной из патрона снаряда. Это – война.
Он кивнул сам себе, глубоко затянулся и выпустил вверх тонкую струю густого белого, словно пена для бритья, дыма.
– Мы все умрем.
– Только не мы, – разуверил его Трэш, тронув для вящей убедительности за плечо. – Мы победим.
– Так говорил Таганика перед сражением в Диком ущелье. Его разорвало на клочки кумулятивным снарядом. А он был лучшим стратегом на Западе, единственным, кого боялись урканцы.
