То, что за этим последовало, в дальнейшем происходило с Этрихом бессчетное число раз, но тогда, на пляже, это случилось с ним впервые и потому врезалось в память.
Умелые ласки Этриха-младшего, которыми он осыпал Джиджи, руководствуясь советами Этриха-старшего, немного распалили ее страсть, увеличив накал на десяток градусов. И хотя до Клеопатры ей по-прежнему было далеко, приятное тепло мало-помалу окутало все ее тело и проникло в сердце.
Но куда более важным результатом вмешательства в ситуацию Этриха-старшего явилось то, что поле любовной битвы не стало для мальчишки ни Ватерлоо, ни катастрофой «Титаника» – словом, одним из тех эпизодов, которые непоправимо калечат душу. Этриху и без того здорово досталось. Из памяти его так никогда и не изгладилось оброненное ненароком замечание о том, что ему следует подождать, пока стемнеет, произнесенное капризным тоном. И то, как трудно было надевать пересохший презерватив – тот самый, который так долго пролежал у него в бумажнике, что едва не намертво приклеился к кожаному кармашку. Это он тоже запомнил на всю жизнь.
Таким был его первый любовный опыт, и потому многие детали того вечера навек врезались в его память. За исключением главной. Он так и не узнал, что лишь благодаря совету Этриха-старшего все прошло гладко и ему удалось избежать фиаско. А после он блаженно вытянулся на песке, и слегка пожал плечами, и счастливо ухмыльнулся при мысли о том, что теперь ему наконец-то есть чем похвастаться перед приятелями и что заноза, так долго торчавшая у него в сердце, наконец-то благополучно извлечена.
Прошлое не изменить, это аксиома. И то, что произошло в ту ночь между Этрихом и Джиджи Дардесс, каждый из их жестов, каждое из произнесенных слов, – осталось таким, каким было двадцать пять лет назад.
При сильном (условно) желании, с одной, и слабом (условно) сопротивлении, с другой стороны, одним девственником на земле стало меньше, а одним мужчиной (условно) больше.
Что же до Этриха-старшего, то он убедился в своей способности возвращаться в любой эпизод из собственного прошлого, как если бы этапы его жизни были комнатами в просторном доме. И хотя он не мог изменить общий план и размеры комнат, ему по крайней мере под силу было слегка передвигать мебель. Оттащить от окна тяжелый шкаф, чтобы тот не загораживал свет. Или выставить изящную кушетку на середину комнаты.
И тут ему вспомнились мозаичные плитки Коко, то, как он составлял из них узор. И он вдруг осознал, насколько все в его жизни взаимосвязано. Это давало ему надежду на успех – если только удастся правильно расположить все фрагменты смальты.
Между тем паренек по-прежнему лежал на спине, любуясь звездами. Он не знал, чему радуется больше – тому, что это наконец произошло, или тому, что это уже произошло. Этрих-старший тоже запрокинул голову в небо, пытаясь прочитать скрытый замысел произвольного, на первый взгляд, расположения планет и созвездий.
– Ты всегда был оптимистом.
Этрих не знал, сколько прошло времени. Услыхав этот знакомый голос, он отвел взгляд от ночного небосвода. Его подсознание узнало, кто говорит, прежде него самого, и оно же его устами задало риторический вопрос:
– Это ты, Коко?
– Да, Винсент.
Она стояла у кромки воды в нескольких метрах от него, сунув руки в карманы тесных новых джинсов. На ней были еще черная футболка и сандалии на резиновой подошве. Все совершенно новое, явно только что купленное. Но все же главную перемену в ее облике составляла не одежда: теперь волосы Коко были длинными, концы их спускались ниже плеч. Она была невелика ростом, и с этой новой прической казалась выше и полнее. Этрих затруднился бы сказать, к лицу ли ей это.
– Что ты тут делаешь?
Он вовсе не это хотел спросить. Его так и подмывало сказать, что ведь он видел ее мертвой. Видел своими глазами ее растерзанное тело. Но решил благоразумно не касаться этой темы.
– Пошли прогуляемся. Давай оставим эту парочку в покое.
– Но я не могу… – Этрих не представлял, как это он бросит себя здесь, на пляже, и последует за Коко невесть куда.
– Речь идет только о тебе, Винсент. Они нереальны. Пошли. – И, не прибавив больше ни слова, она повернулась и зашагала вдоль берега.
И ему пришлось покинуть себя – это оказалось на удивление легко, – и последовать за ней. Он бросил последний взгляд на юношу. В подростке уже проглядывал взрослый Винсент Этрих. Он лежал на спине, а Джиджи в этот миг как раз начала что-то ему говорить.
Через несколько минут Коко подошла к наблюдательной вышке и стала подниматься вверх по лестнице. Этрих, отставший от нее на несколько шагов, остановился у подножия.
– Чудный вид. Не хочешь полюбоваться вместе со мной?
– Мне и здесь хорошо. Скажи, что происходит, Коко?
– Ты ищешь легкие пути, Винсент.
– Что ты имеешь в виду? – Он внутренне напрягся, приготовившись защищаться, и оттого в голосе его прозвучали довольно резкие нотки.
– Ты не должен давать самому себе советы, Винсент. Это абсурд. Можно подумать, смерть ничему тебя не научила. Прошлое свершилось. Джиджи стала более благосклонной к мальчишке вовсе не потому, что ты велел ему поцеловать ее в шею. Он сам до этого додумался! Первым делом ты отправился во Францию, теперь явился сюда. Никто не посылал тебя в эти места. Это был твой выбор. А теперь ты намерен перенестись в больницу, где умер, в надежде узнать там нечто важное, то, что может тебе помочь. Но я избавлю тебя от лишних хлопот: знай, ничего подобного там нет. Все дело в том, что ты надеешься получить ответы на свои вопросы, перескакивая из одного момента жизни в другой. Но из этого ничего не выйдет. Это никому не удается, ведь прошлое навсегда застыло в вечности. Пойми, все то, что тебе так нужно, то, что ты должен совершить, заключено в настоящем. И довольно уже закрывать на это глаза… Кстати, знаешь, кто подкинул на тот луг во Франции коробку от торта? Бруно Манн. Ты решил связать воедино все концы, восстановить цепь событий? Вот и начни со своего приятеля Бруно. Это будет вполне логично. – Она приподняла волосы над затылком и указала рукой на свою шею. – Помнишь, что было здесь у меня вытатуировано?
Он взглянул на нее снизу вверх. Ее силуэт на фоне ночного неба, казалось, состоял сплошь из серых пятен разной величины и формы. Но какое это имело значение? Ее слова и жесты сказали ему о многом. Он вспомнил тот день, когда впервые обнаружил у нее на шее татуировку.
– Зачем ты так со мной поступила, Коко? Ведь это был жестокий, пугающий способ открыть мне правду. Разве нельзя было сделать это как-нибудь иначе?
Она подняла обе руки вверх и обратила взгляд к небесам.
– Винсент, это сделала не я, а ты сам! Ты написал эти слова на моей шее. Я была для тебя чем-то вроде одушевленной записки на память, но тебе потребовалась целая вечность, чтобы прочесть собственное сообщение.
– Черт!
