Нас вновь накрыла тень. Зазвучало заунывное пение, точно по нам уже справляли траур. Дамир пояснил:
— Это предупредительный сигнал. Вам предлагают сдаться.
— Обойдутся… — процедил сквозь зубы Марк. Лишь бы им не пришло в голову пригласить для нашей поимки полковой оркестр! Тогда точно придется сдаться. А управиться с полицией, засевшей верхом то ли на животном, то ли на непонятном летательном средстве, — несложно.
Не дожидаясь, пока сиреневые перейдут от предупреждений к делу, я вынырнул из люка, вытащил «Шершень», направил его на полицейский парус и дал короткую очередь. Брюхо скату я подпорол, но парус продолжал свой бреющий полет. Через минуту он огрызнулся. Перед колесами автомобиля разорвалось нечто, по силе равное ручной гранате.
Передок автомобиля подкинуло. Я ударился грудью о люк и, застонав, сполз в салон. Крысобой не пострадал, а вот Дамиру не повезло. Он, точно бабочка на иглу, налетел на рулевую штангу, когда, не рассчитав последствий, ударил по тормозам.
Я взглянул в глаза умирающему Дамиру. В них застыли боль и обида. Кровь пузырилась на плотно сомкнутых губах.
— В этом мире извращенное представление о безопасности! — сказал Марк, покидая салон. Я последовал за ним.
Уйти по открытой автостраде было невозможно. Прятаться в извилистых переулках также не имело смысла. Нам требовалось достигнуть окраины города. Тем более половину пути мы уже преодолели.
Тенью скользнул над нами полицейский парус.
— Что будем делать? — поинтересовался Марк.
— Конечно же сдаваться! — предложил я.
— У тебя отличная идея! — проворчал Крысобой. Я сделал два шага вперед. Бросил «Шершень» на асфальт и вскинул руки вверх, проорав:
— Сдаемся!!!
Марк последовал моему примеру. Только орать не стал — зло, сквозь зубы процедил:
— Ты псих, Ларс Русс!
— Не переживай. Сейчас повеселимся! — пообещал я.
Полицейский парус несколько раз скользнул над нашими головами тенью и пошел на снижение.
Я обернулся и увидел, что шоссейная трасса за нашими спинами пуста. Похоже, движение перекрыли.
Парус без труда опустился на трассу. Яйцо кабинки распахнулось, и из него выскользнули два сиреневых мундира. Они ринулись к нам, нацелив дула ружей в нас. Ружья напоминали помповые. Когда они приблизились, я резко опустил руки, выбросил вперед правую, запястье которой обвил «Змей», сжал кулак, и плазменное жало прожгло дыру в груди первого полицейского. Второй от неожиданности обмер. Чем и воспользовался Марк: выбил у него из рук ружье, подхватил с асфальта «Шершень» и, приставив автомат к голове сиреневого, заявил зловещим тоном:
— Теперь ты — наша лошадка!
Сиреневый не понял. Состроил любопытствующую рожу. Пришлось перевести. Услышанное ему не понравилось.
— Вы сошли с ума! Пресветлый Ратцаклятман покарает вас! Вам не дадут уйти. О захвате паруса немедленно сообщат, парус собьют! Вы — идиоты!
— О чем он там бормочет? — поинтересовался Марк.
— Кляцмана своего поминает, — перевел я.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Лучше жить сегодня, чем быть мертвым вчера, правильно?
Р. Шекли
Полицейский парус был соткан из необычайно прочного и тонкого материала, идентифицировать который мне не удалось. Ступая по нему, я ощущал, как проваливаются ноги, но ткань меня держала легко.
Задержанный нами полицейский сопротивления не оказывал. Покорно взошел на парус, добрел до кабинки, раскрыл дверь и забрался внутрь. Крысобой сел подле него. Я занял место позади.
Кабина, рассчитанная на трех человек, для нас с Крысобоем была тесновата. Когда сиреневый захлопнул дверцу, стало душно. Если бы я страдал клаустрофобией, то со мной обязательно случился бы приступ.
Я вытащил из кармана сканер, сунул его под нос полицейскому и приказал:
— Доставь сюда, дорогой, и с тобой все будет в порядке!
Сиреневый презрительно скосил глаза на сканер, хмыкнул и взялся за штурвал управления. Парус медленно поднялся над проезжей частью в подгорное небо. Мы продолжили путь.
Сиреневый скрипел зубами, но хранил гордое молчание. Больше он не высказывался, не поминал через каждое слово премерзкого Кляцмана и не угрожал нам адовыми муками, когда нас все-таки изловят. В последнем он нисколько не сомневался.
Из кабины управления ничего не было видно. Оставалось гадать, как при таком обозрении сиреневому удавалось управлять парусом. Впрочем, ответ скоро был найден: перед глазами полицейского находился небольшой экран, отображавший картинку под брюхом искусственного ската. При необходимости ее можно было увеличить, детализировать, включить опцию слежения.
Парус двигался быстро, но все же не так, как хотелось бы. При таком полете до нужной нам точки мы добрались бы только спустя сорок минут. Это не «Калипсо», к сожалению. Тут конструкция архаическая. Больше — произведение искусства, чем летательный аппарат.
Внезапно кабина заполнилась треском, через который пробился чужой хриплый голос:
— «Парус 24», вызывает «Каравелла»! «Парус 24»…
Сиреневый ухмыльнулся зловеще и заявил:
— Это меня. Я — «Парус 24»! Если не отвечу, заподозрят неладное. Так что решайте, идиоты!
Крысобой, выслушав мой перевод, ткнул полицейского кулаком в живот, пояснив:
— За идиотов.
— Отвечай, — сказал я ему. — Только аккуратно. Никаких кодов, шифров. Мы рядом — сам понимаешь.
Сиреневый дотянулся до микрофона, отсоединил его от держателя и поднес ко рту.
— «Парус 24» на связи. Патрулирую горизонт. Все чисто. Есть какие-либо распоряжения?
— В какую сторону вы двигаетесь?! Почему покинули свой сектор патрулирования?! — Хриплый был явно недоволен сиреневым.
— Каждый «Парус» имеет индивидуальный позывной, который фиксируется на базе. Так что за нами все время следят, — пояснил полицейский, отключив связь с «Каравеллой».
— Есть возможность ликвидировать этот позывной? — поинтересовался я, предполагая, какой будет ответ.
— Нет. По крайней мере, я не знаю как.
— Ответь ему! — приказал я.
Сиреневый вновь вышел в эфир, где бесновался хриплый, пытаясь дотянуться до вышедшего из-под контроля паруса.
— Я «Парус 24»! У меня сбились навигационные таблицы! Постараюсь выровнять курс.
— «Парус 24», никакого выравнивания! Слышите меня, «Парус 24»? Возвращайтесь на базу! Немедленно! Вы поняли приказ?! Отвечайте!
Похоже, господа полицейские что-то заподозрили… Сиреневый вопросительно посмотрел на меня.
— Пудри ему мозги! — прошептал я.
