– Да.
– Вас устроит через час?
– Да.
– Я заеду за вами.
Я положил трубку. Достал из ящичка с сигарами одну, прикурил и минут десять сидел не шелохнувшись. Закрыл глаза, выпускал дым и ни о чем не думал. Истинное блаженство.
Через пятнадцать минут я уже отплывал от дома на «икаре». Добраться до дома Татьяны я сумел минут за сорок. Ни одной пробки. Чистая водная гладь. Такое ощущение, что народ вымер. Весь город погрузился в спячку, наигравшись в юбилей. Только плавающий мусор напоминает о вчерашнем дне, когда все жители высыпали на улицы и, запуская фейерверки и воздушные шары в дождливое петропольское небо, радостно напивались. Последствия в виде мусора можно было лицезреть по всему невскому простору.
Я позвонил Тане, сообщил, что прибыл, и попросил спуститься. Я чувствовал жуткое волнение. Конечно, это глупо. Она просто не могла меня узнать, но вдруг свершится чудо?! И каким‑то внутренним взором она поймет, что я и есть тот самый… Какой самый? А была ли она со мной искренней? В конце концов, я исполнял роль ее шефа, а для завязывания замечательного рабочего настроения, да и в перспективе карьерного роста, почему бы не поступиться капелькой девичьей чести. Только вот не мог я в это поверить. Сердце отрицало даже намек на подобные обстоятельства.
Чуда не свершилось. Она не узнала меня, а я чуть было не сошел с ума, так резво и радостно всколыхнулись чувства. Татьяна села в кресло подле меня. Выглядела она изящно и скромно. Но молчала, а на ее челе рисовалось спокойствие и отрешенность, точно она монахиня, давшая обет отрешиться от всего мирского, и теперь ревностно его исполняющая.
– Ираклий попросил вас встретиться со мной? – поинтересовалась она.
– Можно сказать и так, – согласился я, предвкушая, что она узнает мой голос, но, увы и ах, надежды – пустая трата нервов.
– Я слушаю вас, о чем вы хотели поговорить?
– Может, съездим куда‑нибудь, выпьем по чашечке… – Робкая попытка завязать знакомство с женщиной, чей вкус и запах я держал в памяти.
– Это лишнее, – отказалась она. – Говорите, что вы должны мне сказать, и я пойду. Работа.
Работа так работа. Я почувствовал стену, которой она попыталась отгородиться от меня и всего того, что связывало ее с Ираклием Стеблиным. Почему? Он ей дорог. И она предчувствует, что я могу ей сообщить. Или он обидел ее, задел. Вряд ли. Когда я видел Ираклия в последний раз, он выглядел весьма довольным, прямо‑таки светился от счастья.
Я сообщил ей. Она не шелохнулась. Только маленькая крохотная слезинка выкатилась из ее глаза и совершила очаровательное путешествие по щеке к платью. Я не знал, что ее связывало с Ираклием, но сообщать ей, кто я есть на самом деле, не стал. Хотя безумно хотел.
Она посидела немного. Я предложил ей выпить, но она отказалась от всего. Молчала. Минут через десять она поднялась, поблагодарила меня за сообщение, отказалась прийти на похороны и покинула борт «икара». Я подумал, что навсегда, что я ее больше не увижу.
И, кажется, не ошибался.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
Спустя два дня нам позвонили, как и предсказывал следователь. Звонок исходил от личного секретаря его императорского величества, пригласившего на аудиенцию меня и Гонзу Кубинца, заручившись обещанием, что мы расскажем обо всем, что знали и в чем участвовали. Без особой радости я согласился. Эйфория первого дня после завершения расследования улетучилась, и теперь я напоминал выжатую губку, которая больше не в состоянии впитывать. Полное моральное истощение. А тут аудиенция. Два дня, разделявшие встречу с Татьяной и звонок из канцелярии государя императора, я просидел безвылазно в подвале. Не то что света белого не видел, выходил, конечно, два раза в магазин за пивом. Свое еще не поспело, вот и пришлось чужого два десятка бутылок покупать. Ванную комнату я посещал, но вовсе не с целью придать благообразный вид лицу, отчего оно разобиделось и обросло, как у обезьяны. И всего‑то за два дня. Что за подлость!
Приглашение на аудиенцию я воспринял без должного энтузиазма. Буркнул что‑то нечленораздельное Кубинцу, а когда он пришел за мной, то выпучил глаза, дохнул алкогольными парами и попытался отбиться от него. Но Гонза настаивал, резонно замечая, что приглашение к императору это не в пивнуху к другу выбраться, тут головой думать надо, и, если от предложенной чести отказываешься, заранее билеты на самолет заказывай и прошение подавай о предоставлении гражданства во все мыслимые посольства. Только бы смыться побыстрее. Такой отказ не прощается.
Наконец мой разум проснулся. Я стал быстро, прямо‑таки ошеломляющими темпами трезветь и даже отправился в ванную комнату, где на скорую руку убрал всю растительность с лица, принял ледяной душ, также поспособствовавший моему окончательному протрезвлению, и придал рыхлому с расслабухи телу презентабельный вид.
Мы отправились в Зимний дворец на «икаре». Только за штурвал сел Гонза. Не доверил он мне столь ответственное дело после двух дней беспробудного пьянства. Так он и выразился. Хоть мне и было что ему возразить. Какое такое пьянство, и что значит это ваше беспробудное? Двадцать бутылок пива. Всего‑то десять литров, да к тому же за два дня. Разве это много? Но я ничего не сказал. Безропотно подчинился. Уселся в кресло рядом и даже умудрился проспать всю дорогу до Зимнего дворца, где нас встретили прямо возле входа. Отворили парадные витые ворота и впустили на парковку. Возле катера нас встретил высокий худой мужчина, по внешности явно уроженец туманного Альбиона, в строгом парадном фраке. Когда он приветствовал нас, вытянувшись по струнке, точно гвардеец на плацу, я получил подтверждение своей догадки. Ужасный акцент. Но именно такой, что бывает у стопроцентных англичан. Он предложил нам следовать за ним. И я скрепя сердце согласился. Я думал, что аудиенция будет многолюдной и помимо нас к императору попадут толпы царедворцев и просто приглашенных. Но заблуждался. Его императорское величество ждал нас вовсе не в тронном зале, как можно было предположить, а в одном из небольших кабинетов. Облаченный в легкий летний костюм, он вовсе не выглядел императором. Скорее старым дядюшкой, к которому вы зашли выпить кружку пивка и почесать язык на разные темы. Улыбающееся, искрящееся лицо в морщинах, стильная седина, густые черные усы и трубка. Император выглядел счастливым человеком и, завидев нас, обрадовался и кинулся нам навстречу. От такого приема я опешил и превратился в дубового истукана, которому что в лоб, что по лбу.
Четыре часа мы провели за беседой. Сначала я поведал государю историю заговора государственного служащего и криминального авторитета, задумавших учинить чудовищную катастрофу, обвалить рынок ценных бумаг и скупить задарма целый город вместе с населением. Затем мы оторвались от темы и побеседовали на отвлеченные темы. Обсудили политику, проблемы, что встали перед империей в последние десять лет. Переключились на семейные истории. Император оказался просто душкой. Сперва мы с Кубинцем чувствовали себя скованно, затем разошлись и вели себя так, точно нагрянули с бутылкой к старому другу. Я даже растрогался. Я, может быть, относился к монархии несколько равнодушно, но после этого вечера навсегда стал патриотом‑монархистом.
