Это была страна шаманства и завываний, летающих предметов и большой жестокости. Я знал, что многие люди строили на этом свою жизнь, и от одного этого мне делалось не по себе.
Каждый раз, когда казалось, что нашел что-то интересное, я звонил Индии и сообщал о своей находке. Однажды я расхохотался посреди разговора, представив себе реакцию человека в здравом уме, которому довелось бы послушать наши речи.
Примерно в это же время я получил письмо от отца. У меня не было от него вестей уже несколько месяцев. Письмо было длинным и многословным, он подробно рассказывал о своем мире. Отец жил все в том же городке, хотя наш старый дом продал и переехал с семьей в современный жилой комплекс в роскошном районе у загородного клуба.
Мой отец — спокойный и приятный человек, но в его письмах всегда есть что-то, наводящее на мысль о классном репортере, жаждущем сенсации. Почему-то он часто пишет о том, что кто-то умер, а кого-то арестовали. Эти происшествия неизбежно предваряются фразами вроде: «Не знаю, помнишь ли ты» или «Помнишь девушку, которой ее приятель выбил зубы, Джуди Ши? Ну, так вот» — и потом следует сенсационная новость: она сбежала с каторжником или бросила своего ребенка в почтовый ящик.
Это письмо не стало исключением.
«Джо, я давно собирался рассказать тебе об этом, но все забывал, ну да ты же меня знаешь. В общем, наш старый друг Бобби Хенли умер.
Интересно, что я узнал об этом по радио. Я услышал о нем впервые за много лет. Я знал, что несколько лет назад его схватили, когда он пытался ограбить магазин, и посадили в тюрьму. Наверное, он вышел, поскольку на сей раз этот болван пытался похитить одну местную девицу. Полиция пронюхала и приехала. Прямо на Эшфолд-авеню, у больницы, если представляешь, произошла большая перестрелка.
Это случилось в прошлом июне, и мне жаль, что я не сообщил тебе тогда. Хотя новость, конечно, не из приятных. Впрочем, это определенно конец, ну, не эпохи, но что-то кончилось, правда же?»
Письмо продолжалось дальше, но я отложил его. Бобби Хенли умер. Он умер шесть месяцев назад. Шесть месяцев назад его застрелили, а я… Я был в миллионе миль оттуда, и вскоре мне предстояло встретиться с Тейтами. Росс и моя мать, Бобби Хенли, а теперь Пол. Умерли.
— Где хочешь пообедать?
— Мне все равно. Как насчет «Бриони»?
— Прекрасно.
Наступила венская зима, объявив о своем прибытии тридцатью часами мокрого снега кряду и туманом, который окрасил все в мрачные и холодные тона.
Я включил дворники на полную мощность и медленно ехал по скользким улицам. Мы ничего не говорили. Мне не терпелось оказаться в теплом светлом месте и хорошо поесть, надежно укрывшись от всего происходящего снаружи.
За три-четыре квартала до ресторана я свернул в маленькую боковую улочку. Она была узкая, а дома по обе стороны — такими высокими, что зацепившиеся за них массивные глыбы тумана свисали усталыми заблудившимися облаками.
Мы наполовину проехали сквозь туман, когда я сбил ребенка. Внезапно. Мягкий удар, от которого у меня замерло сердце, и тонкий крик, который мог вырваться только из детского горла. Что-то маленькое и бесформенное в желтом блестящем детском плаще пролетело по медленной дуге над капотом машины. Индия завизжала. Не дотянув до лобового стекла, плащ соскользнул с капота вбок и исчез. Индия плакала, закрыв лицо руками, а я уронил голову на руль, тщетно пытаясь набрать в легкие воздуха.
— Выйди, Джо! Выйди и посмотри — может быть, обошлось. Ради бога!
Я так и сделал, но какое все это имело отношение ко мне? Джозеф Леннокс сбил ребенка? Желтый плащ, маленькая ручка, царапающая землю, еще одна смерть?
Ребенок лежал ничком на черной мостовой, неуклюже разбросав в стороны руки, ноги и остроконечный капюшон, напоминая огромную морскую звезду.
Ни слова не говоря и ни о чем не думая, я подошел и перевернул его. Рука упала. Я едва ли заметил это, потому что увидел лицо. Дерево треснуло на одном глазу, но голова была цела. Кто бы ни вырезал его, это было сделано быстро и безразлично. Такие куклы часто продаются в магазинах под многозначительным названием «примитивное искусство». К плащу была приколота записка. Жирным черным мелком на ней было написано: «Поиграй с Малышом, Джои».
Официант подходил и уходил три раза, прежде чем мы смогли сделать заказ. Когда подали тарелки, никто из нас не пошевелился. Блюдо выглядело великолепно — «ваниллен ростбратен мит браткартоффельн»
[70]
. Наверное, я съел один помидор из своего салата и выпил подряд три «фиртеля»
[71]
красного вина.
— Джо, еще до того, как это случилось, я думала, что нам делать. Я пришла к заключению и хочу, чтобы ты меня выслушал, прежде чем что-то говорить. Мы оба видим, что Пол не собирается оставлять нас в покое. Не знаю, что это даст, но думаю, что тебе лучше всего на время уехать. Я скажу тебе зачем. Все произошло так быстро, что у меня не было возможности подумать хотя бы минуту. Я или напугана, или взвинчена, или тоскую по кому-то из вас и даже не знаю, по кому именно. Возможно, если ты исчезнешь на месяц-два, Пол придет и поговорит со мной. Знаю, знаю, это опасно. Это меня чертовски пугает, но рано или поздно это должно случиться, иначе мы оба сойдем с ума, ведь так? Ты и я не можем начать выяснять наши отношения, пока он не оставит нас в покое и не прекратит эти свои жуткие фокусы. Я не говорила тебе, но он и со мной сыграл несколько шуток, когда я была одна, и они были еще хуже. И еще: если ты уедешь, мы сможем яснее обдумать, чего же мы хотим друг от друга и хотим ли мы действительно попытаться наладить эти отношения. Думаю, я хочу, и ты говорил, что тоже хочешь, но теперь кто знает? Все пошло наперекосяк. Что ни день, то тайфун, и у меня уже все плывет перед глазами. А у тебя? Если ты уедешь на пару месяцев, то, когда вернешься, возможно, Пол решит уйти. Или, может быть, мы сами больше не захотим продолжать наши отношения… Не знаю.
Я положил руки на колени и посмотрел на свои ноги. Зачем я надел такие торжественные туфли? Один взгляд на мои туфли говорил миру, что я каждый день хожу в воскресную школу. Кто еще круглый год носит черные туфли? Дома у меня в чулане не было даже завалящих кроссовок, только еще одна пара черных полуботинок — братьев-близнецов этой пары.
— Хорошо, Индия.
— Что хорошо?
Я посмотрел на нее и попытался сдержать дрожь в голосе:
— Хорошо-я-думаю-ты-права. Я тоже понимал, что больше ничего не остается, но боялся предложить это. Боялся, что ты сочтешь меня трусом. Но я здесь больше ничего не могу, ведь так? Разве это не очевидно? Он презирает меня, и что бы я ни попытался сделать, все будет тщетно. — Я до боли сжал кулаки. — Ради тебя я готов на что угодно, Индия. Сейчас я до смерти перепуган, но я бы все равно остался и вечно помогал тебе бороться, если бы думал, что из этого что-то получится.
