Люди начали оборачиваться, но никто не смотрел на меня с таким напряжением, как отец. Бедняга! Мы не виделись много месяцев, и вдруг вот такое. Но я не мог удержаться. Я думал, Вена осталась позади и что на какое-то время я в безопасности. Но что такое безопасность? Был ли я в безопасности физически? А психически?
Когда мы снова вышли на улицу, я сделал слабую попытку что-то изобрести — мол, я очень много работал и мне надо отдохнуть, — но отца так легко не проведешь. Он хотел, чтобы я поехал с ним домой, но я отказался.
— Тогда что я могу сделать для тебя, Джо?
— Ничего, папа. Не беспокойся обо мне.
— Джо, когда умер Росс, ты обещал мне, что, если тебе будет плохо и понадобится помощь, ты придешь ко мне. Похоже, ты нарушаешь свое обещание.
— Послушай, папа, я тебе позвоню, хорошо?
— Когда? Когда ты позвонишь? Джо!
— Скоро, папа! Через несколько дней!
Я поспешил к углу Семьдесят второй. Добравшись, я обернулся и, как можно выше подняв руку, помахал ему. Словно один из нас был на корабле и отплывал куда-то навсегда.
Я не видел их, пока не открыл дверь в свой подъезд. Было уже за полночь. Какой-то негр затолкал женщину в угол лестничной площадки и бил ее головой по железным почтовым ящикам.
— Что тут происходит? Какого черта! Эй!
Он обернулся. Я едва заметил, что из уголков его рта сочится кровь.
— Пошел вон, парень! — бросил негр через плечо, держа женщину за шею.
— О, помогите!
Он отпихнул ее и повернулся ко мне. Не раздумывая, я со всей силы ударил его ногой в пах — старый трюк, которому меня научил Бобби Хенли. Негр разинул рот и упал на колени, зажав обе руки между ног. Я не знал, что делать дальше, но женщина не растерялась. Проковыляв ко второй, внутренней, двери, она с шумом распахнула ее. Я прошел туда, и дверь с грохотом защелкнулась у нас за спиной. Там был лифт, и мы вошли в кабину прежде, чем нападавший успел приподнять голову.
Рука женщины так тряслась, что она еле смогла нажать кнопку седьмого этажа — на этаж ниже моего. Когда лифт двинулся, женщина согнулась и ее вырвало. Позывы продолжались, даже когда рвать было уже нечем. Она попыталась отвернуться к стене, но так зашлась кашлем, что я испугался, как бы она не задохнулась, и крепко похлопал ее по спине.
Двери раздвинулись, и я помог женщине выйти. Мы постояли у лифта, она тяжело и часто дышала. Я спросил номер квартиры. Она протянула мне свою сумочку и подошла к одной из дверей. Тут ее опять начало рвать, и я, не подумав, обнял ее за плечи.
Ее звали Карен Мак. Негр подстерег ее в подъезде и первым делом ударил по лицу. Потом он пытался поцеловать ее, и она его укусила.
Все это она рассказала мне постепенно. Я уложил ее на ярко-синюю кушетку и вытер ей лицо тряпкой, которую предварительно смочил в теплой воде. Ей не нужны были новые потрясения. Из спиртного в ее квартире нашлась лишь непочатая бутылка японского сливового бренди. Я открыл ее и налил обоим по большой отвратительной порции. Карен не хотела, чтобы я звонил в полицию, но когда я сказал, что мне пора, она попросила остаться. И не отпускала мою руку.
Квартира, должно быть, стоила целое состояние, так как среди прочего в ней был большой балкон, с которого открывался вид на сотни крыш, прямо как в Париже.
Когда я похлопал Карен по руке и успокоил ее, что я с ней, она попросила выключить свет и сесть рядом. Светила полная луна, и комнату заливало спокойное голубоватое сияние.
Я сидел на пушистом ковре подле кушетки и глядел в зимнюю ночь. Мне было хорошо, я чувствовал себя сильным. Потом, когда Карен дотронулась до моего плеча и еще раз поблагодарила тихим, сонным голосом, мне самому захотелось ее поблагодарить. Впервые за несколько недель я снова чувствовал свою ценность. Я ощущал себя человеком, который на этот раз вышел за пределы собственного эгоизма, чтобы помочь кому-то другому.
На следующее утро я проснулся на полу, но на мне было теплое шерстяное одеяло, а под головой — одна из мягких диванных подушек. Я посмотрел на балкон — она стояла там, в халате, и расчесывала волосы.
— Привет!
Карен обернулась с кривой улыбкой. Одна сторона ее рта распухла и посинела, и я увидел, что она прижимает к ней лед.
— Вы проснулись.
Она вошла и притворила застекленную дверь. Хотя распухшая губа искажала ее черты, я заметил, что у нее одно из тех потрясающих, по-ирландски белокожих лиц, что так идут к темно-зеленым глазам. И глаза у нее действительно оказались темно-зеленые. Большие глаза. Огромные глазищи. Нос — маленький и неприметный, но светлые рыжеватые волосы обрамляли узкое лицо, делая его чудесным, несмотря на огромную посиневшую губу.
Она убрала пакет со льдом и высунула язык, облизать уголок рта. Потом зажмурилась и потрогала рукой.
— Как на вид, сколько раундов я продержалась?
— Самочувствие-то как? Ничего?
— Да, благодаря вам ничего. Когда немного поживешь в Нью-Йорке, перестаешь верить, что в мире остались герои. Понимаете, что я хочу сказать? Вы доказали, что я ошибалась. Что хотите на завтрак? И как вас, кстати, зовут? А то ведь так и буду звать вас дальше — «вы».
— Джозеф Леннокс. Если хотите, Джо.
— Нет, Джозеф мне нравится больше, если не возражаете. Никогда не любила сокращать имена. Так что же дать вам на завтрак, мистер Джозеф?
— Что угодно. Ни от чего не откажусь.
— Что ж, если заглянуть в холодильник, «что угодно» окажется дыней, или свежими вафлями, или постной ветчиной, кофе…
— Я бы с удовольствием попробовал вафли. Много лет их не ел.
— Вафли так вафли. Если хотите принять душ, ванная напротив спальни. Черт, я говорю так, будто у вас в запасе вечность. Можете остаться на завтрак? Я позвоню в школу и скажу, что заболела. Вам нужно куда-то? Сейчас всего восемь часов.
— Нет-нет, никаких планов у меня не было. По крайней мере таких, которые могли бы конкурировать с вафлями и кофе.
В ее ванной царила третья мировая война. Весь пол в мокрых полотенцах, на веревке понуро висит мочалка, перекрученный тюбик зубной пасты валяется без колпачка в раковине, и колпачка нигде не видать. Преодолев эту полосу препятствий, я принял душ и даже немножко помылся.
Гостиная поражала обилием солнца и утренним теплом, стол ломился от вкусной еды. В толстых хрустальных бокалах был апельсиновый сок, а вилки и ложки пускали по стенам солнечных зайчиков.
— Джозеф, пожалуйста, скорее садитесь и ешьте, пока все не остыло. Я прекрасно готовлю. Я сделала вам семь сотен вафель, и вам придется их съесть, а то поставлю двойку.
— Вы учительница?
— Да. Седьмой класс, общественные науки. — Она состроила кривую гримасу и напрягла бицепсы, как силач в цирке.
