— Индия, ради бога!
— Заткнись. Ты спал со мной… Ты даже украл жизнь своего брата, изложил на бумаге и продал за миллион долларов. Ладно, не миллион, но достаточно, чтобы сидеть сложа руки всю оставшуюся жизнь. Верно? Ты талантлив, Джо, никто не спорит, но ты никогда не задумывался, что, возможно, твой величайший талант в том, чтобы воровать чужую магию и использовать ее в своих целях? Вот, я хочу прочесть тебе кое-что.
Я не мог поверить ее словам. Ошеломленный и пораженный более чем когда-либо в жизни, я смотрел, как она вытащила из заднего кармана клочок бумаги.
— Это из романа Эвана Коннела
[88]
. Знаешь такого? Послушай минутку. «Оригиналы привлекают нас по другой причине, основанной на доисторической вере в магические возможности. Если мы имеем нечто оригинальное, будь то череп, или клок волос, или автограф, или рисунок, мы думаем, что, возможно, получим немного силы или сущности того, кто некогда владел этим или сделал это».
Она бросила бумажку на кофейный столик и пальцем указала на меня.
— Это же в общих чертах твой портрет, и ты сам, Джо, в глубине души это понимаешь. Я изо всех сил старалась понять, в чем же тут дело. Единственное слово, какое могу для тебя придумать, — паразит. Не вредный паразит, но тем не менее. Два человека, которых ты искренне любил и которыми восхищался — Росс и Пол, — так очаровали тебя своей магией, что ты решил завладеть ее частью. И вот, ты украл историю брата после его смерти, и она сработала! Когда появился Пол, ты украл его жену, ты украл его ручку… Понимаешь, к чему я клоню, Джозеф? Господи, почему я зову тебя Джозеф? Знаешь единственную причину, почему ты остался со мной? Потому что у меня могла заваляться часть его магии, а ты не вынесешь одиночества в мире без всякой магии. Или, может, ты уедешь, так как у Карен есть новый источник и она сможет пополнять твой бак. Нехорошо так говорить, Джо, но ты понял, что я хотела сказать… Извини, что вывалила все это на тебя сразу, но это правда. Все. Я свое сказала. Хочешь теперь взять слово?
— Нет. Тебе, пожалуй, лучше уйти.
— Хорошо. Но ты подумай. Хорошенько подумай. Прежде чем прийти и врезать мне по носу, разорви это на кусочки и сложи заново. Я буду дома.
Она встала и, ничего больше не сказав, ушла.
Весь остаток дня я просидел в кресле, глядя то в пол, то в окно. Как она посмела! Что такого отвратительного я ей сделал, чем заслужил эти слова? Я просто был честен, а она за это разрезала меня пополам тупой бритвой. А что, если бы я был честен с нею до конца? Рассказал бы ей, что по-настоящему люблю другую, но собираюсь остаться с ней, повинуясь долгу, а не желанию. Такова была первая мысль уязвленного самолюбия. Мне хотелось врезать ей по носу за то, что она имела наглость сказать мне…
Правду? Не искал ли я сам эту правду все время с момента смерти брата, или я изо всех сил избегал ее? Я взял бумажку с цитатой Коннелла и несколько раз перечитал.
Солнце пересекло небосклон, и тени от жалюзи проследили его движение. Я готов был уступить ей в одном и признать: да, конечно, я воспользовался смертью Росса — но разве писателю и не полагается так вести себя? Извлекать пользу из своего жизненного опыта и пытаться осмыслить его на бумаге? Как может она винить меня за это? Осудила бы она меня, если бы эта история не произошла в нужное время в нужном месте? А что, если бы это осталось всего лишь упражнением в словесном творчестве для колледжа, и больше ничего? Тогда в ее глазах все было бы в порядке?
Она ревновала. Да, вот именно! Все свалившиеся на меня деньги и успех моих «Деревянных пижам» смогли отвлечь ее от Пола, а потом эти намеки, что я не хочу ее, после того как опасность миновала. Она была неудачницей, а я счастливчиком, и…
Как ни старался я пару минут, но так и не смог нарядить ее и в этот костюм. Индия не была ревнивой и определенно не зачахла бы оттого, что я ушел из ее жизни. В ней была сила, способная перенести любые бури, а у меня не хватало эгоизма вообразить, будто мой отъезд может подтолкнуть ее к непоправимому шагу. Боль и чувство вины — да, но не финальный занавес.
Часть вторая откровений, полученных неким Джозефом Ленноксом, писателем и паразитом, одним зимним вечером.
Когда на улице стемнело, я машинально пошел на кухню и открыл консервную банку супа. Дальше я ничего не помню до того момента, когда осознал, что только что вымыл посуду. Как зомби, я вернулся к моему креслу для размышлений и сел, чтобы получить следующую порцию.
С тех пор как я толкнул Росса и до нынешнего дня — не шла ли моя жизнь, такая счастливая и удачливая, на автопилоте? Возможно ли такое? Может ли человек функционировать в подобном вакууме так долго, не замечая этого? Неправда. Посмотрите на всю ту работу, которую я сделал! Все места, которые я посетил, все… все…
Свет в квартире на другом конце двора мигнул, и я понял, что все сказанное Индией — правда. Хотя и не совсем, поскольку я знал, что старался приобщиться вовсе не к чужой магии, а скорее к восторгу от жизни, которого сам, как сейчас понял, никогда не испытывал.
Восторг от жизни. Вот что общего было у Росса и Пола Тейта, так же как у Индии и Карен. Если и существовала какая-то магия, Индия недооценила себя, не взяв в расчет свою личность. Я хотел того, чем обладала она и все другие люди, — умения как можно дольше жить на все десять по десятибалльной шкале. А я? Я всегда выбирал три или четыре, поскольку боялся более высоких чисел, боялся последствий.
Росс хватал жизнь за грудки, постоянно вызывал ее на поединок. Пол и Индия прыгали в жизнь вслепую, даже не заботясь о том, что случится дальше, так как, что бы ни случилось, результат будет интересным. Карен идет и покупает тебе ковбойские сапоги, потому что любит тебя. Она трепещет от света, проходящего сквозь бокал красного вина, и рыдает над старыми фильмами, потому что над ними следует рыдать.
