Санька взошел на железную горку. Он мог бы с зажмуренными глазами забраться на нее и съехать. Каждая пядь его тела помнила все ее мелкие выемки, щербинки и крутую обрывистую волну. Девочки останавливаются внизу осторожно, а мальчишки летят с разгона и без тормозов. Еще мгновение, еще одно… навстречу твердому кулаку земли.
С горки Санька увидел возле Жениного дома девичью фигурку в черном. Девушка что-то подобрала в сугробе и забежала обратно, а дверь оставила открытой. Выстудится подъезд – батареи могут замерзнуть.
Не вышло полета. Как же он вырос. Санька встал и заскользил по обкатанной дорожке к распахнутой двери.
Лампочки на первом этаже почему-то не горели, внутри зиял мрак. Кто-то кашлянул или почудилось? В темноте всегда что-нибудь мерещится. Санька вошел тихо-тихо, прислушался. Дом был полон звуков. Издалека раздавался автоматный стрекот – в какой-то квартире смотрели военный фильм. Урчали трубы, кашляла девушка. Пахло табачным дымом. Где у них выключатель?
…Она сидела на лестнице в осенней куртке, без шапки, притулившись плечом к стене, и курила «бычок», засунутый в трубочку от фломастера.
– Выключи сейчас же! – вскричала глухим шепотом, почему-то не удивившись Санькиному явлению.
– Женя? Ты что тут делаешь?
Кошка, та самая, черная охотница на «дворцовых» воробьев, лакала из блюдечка молоко. Настороженно косилась на ногу пришельца зеленым глазом: поставил ботинок ступенью ниже, мог пнуть. У странствующих кошек большой опыт в отношениях с ботинками.
– Живу в этом доме, – просипела Женя. – А ты что?
– Я… я гулял. Смотрю – дверь открыта.
– Иди отсюда, – она поперхнулась, раскашлялась и выбросила фломастерный мундштук.
– Тебе плохо. Ты плакала.
– Не твое дело. Кошку жалела. Увидела в окно, что лазает по сугробам, и вышла.
– Я ее помню.
– Думала – помирает, а ничего, живая. Только ушки обмороженные.
– Кошки живучие. Себе возьмешь?
– Не разрешат. Скажут – зараза…
– Чужие «бычки» курить хуже зараза.
– Через фломастер не опасно, – Женя сердито тряхнула челкой. – Пошел он к черту! Все равно кошку возьму.
– Кто «пошел к черту»?
Она всхлипнула.
– Папа… Чего пристал? Гуляй дальше.
– Пока ты сидишь в подъезде, я никуда не пойду. – Санька снял шарф. – Вот хотя бы на него сядь. Ступени же холодные, бетон. Простудишься.
– Пускай.
– Родители знают, что ты здесь?
– Спят… Мама спит. Папа еще на репетиции.
Женя все-таки села на шарф. Наверное, сильно замерзла. С коленей, когда привстала, упала нарядная новогодняя открытка. Фиолетовый шар в снежных звездах и блестках. Санька поднял.
– Дай сюда! – Женя выхватила открытку из рук.
– Уже с праздником поздравляют?
В ее заплаканных глазах мелькали и преломлялись отражения лампочки.
– Ага. Жизни не представляют без Женечки в этом Новом году. Любят, скучают, ждут встреч…
В голосе прорывались злость и обида. Санька понял, что очутился на пустом берегу: у нее своя лав-стори. Наверное, траблы с парнем. Он, скорее всего, и обидел. Кулаки сжались сами собой.
– Бойфренд? – спросил Санька как можно небрежнее.
Женя помотала головой – отрицательно и сверху вниз, словно нарисовала лицом крест.
– Папина любовница.
Санька успел деликатно прикрыть рот ладонью, якобы зевнул (на самом деле замаскировал отпад челюсти).
Кошка долакала молоко, дочиста облизала блюдце и, мурлыча, потерлась о ногу потенциальной хозяйки.
– Дома нет ничего мясного, я бы вынесла, – повинилась та. Кошка выслушала, подрагивая обмороженными ушами. Она съела бы все, что не жаль вынести – корку хлеба, картофельные очистки – на помойке всякое приходилось есть. Хозяйка ее не поняла, но кошка была полна надежд и уютно прилегла рядом.
– Не хочу жить, – Женя снова возвела кверху припухшие глаза с хрустальными бликами. – Повеситься, что ли?
– У тех, кто вешается, вываливается язык, – предупредил Санька, пугаясь. – Делается синий, как у съедобных китайских собак, и вылезает на подбородок… Жень… Может, тебе помощь нужна?
Она горько усмехнулась:
– Веревку намылить?
– Ну, побить кого-нибудь, окно ему расколотить…
– Спасибо, сама справлюсь.
Санька в замешательстве колупнул синюю краску на стене. Она отошла под ногтем изящной полоской и плавно, перышком, полетела к полу. Дом новый, а краска никудышная.
– Есть сигареты?
– На, – Санька протянул пачку «Явы» и спички. – Капля никотина убивает лошадь.
– Я бы сейчас и водки выпила.
Женя вдруг заговорила быстро, сбивчиво, и Санька сообразил, что она разговаривает сама с собой, но как бы и с ним. Просто горе в ней уже не помещалось.
– Вот умру… и пусть он тогда бросит маму. Легче бросить без меня. Пусть встречается с этой женщиной сколько захочет. Ему не стыдно. Сорок четыре года, конец жизни, можно сказать, а у самого телки в глазах и бесы в ребрах…
Из Жениных сумбурных слов Санька кое-как понял, что она нечаянно нашла адресованную отцу открытку – у них с отцом одинаковые имена. Оба Евгении (как Онегины в Мишкиной пьесе). Любовница поздравила старшего Женечку, а Женя думала, что кто-то поздравляет ее. И теперь она ждала отца с репетиции (а скорее, от той женщины), чтобы высказать ему все, что о нем думает. Дома невозможно, там мама…
– Только не болтай никому, – очухалась Женя.
– Могила, – поспешил заверить Санька.
– Папа нас ни во что не ставит, – терять было нечего, раз уж все рассказала. – Мы по сравнению с ним, талантливым и непревзойденным, ничтожества. Относится к маме как к рабыне – приготовь, подай, унеси. Она молчит и терпит. Идеализирует. Он для нее один – «звезда заветная, другой не будет никогда»… Ненавижу! Кран третью неделю течет, никому дела нет. Меня они кинули. Им важно, чтобы я дома торчала и уроки. Остальное по фигу. Я теперь нарочно кошку к себе заберу. А если папа начнет возмущаться, уйду из дома.
– Куда?
Женя не ответила. Сдавила лицо ладонями и закачалась.
Сто́ит человеку что-нибудь рассказать, как другой примеривает себя к его ситуации. Санька подумал: в моей семье тоже дела не фонтан.
– Жень, у меня сантехник в ЖКХ знакомый. Хочешь, попрошу, чтобы ваш кран починил?
– Я его знаю, – она кривовато улыбнулась. – Общались по телефону, он шайбы в нашем доме «отблиновал». Обещал прийти в течение месяца.
– Заказов у Петрова много, – кивнул Санька, думая, как бы отвлечь Женю от неприятностей. Она вздохнула:
